публикация в «Полдень» (#25, 2021 год)

Дэн Шорин: Исправляя ошибки Творца

Исправляя ошибки Творца
19 октября 2021 года.

У российского космонавта Виктора Кузнецова крутило живот. Не сильно – умеренно. Он уже выпил таблетку из медицинской укладки, но сон не шёл. Назойливый шум вентиляторов вырывал Виктора из объятий Морфея когда почти получалось заснуть. Вентиляторы на МКС – необходимость, в невесомости отсутствует конвекция, и без них космонавт рискует проснуться от головной боли, отравившись скопившимся вокруг него углекислым газом. В очередной раз открыв глаза, Кузнецов отстегнул ремни, выбрался из спального мешка и, оттолкнувшись ногами от стенки поплыл по станции в сторону Купола.
Купол – это не тип архитектурного сооружения, а итальянский модуль, доставленный на МКС в 2010 году, излюбленное место экипажа. Семь иллюминаторов, изготовленных из высокопрочного плавленого кварца четырехдюймовой толщины, позволяют увидеть космос во всей красоте: пылающую синевой Землю, усыпанную серыми пятнами морей Луну, антрацитовую бездну вселенной. На Виктора космос действовал умиротворяюще, он завораживал, манил, привносил во внутренний мир космонавта покой и размеренность. Обычно, проведя пятнадцать минут под звёздами, Виктор возвращался в свой модуль и спал как младенец. В этот раз что-то пошло не так.
Первой странностью, которую заметил Виктор, был работающий снаружи астронавт в американском скафандре EMU. Распорядок дня на МКС един для всего экипажа. Неважно, кто тебя отправил на орбиту – Роскосмос, NASA или ESA – подъем в шесть утра по Гринвичу, а в полдесятого вечера отбой. Для российских космонавтов адаптироваться к этому графику проще, чем для американских коллег – просыпаться в девять утра приятнее, чем в полночь по времени своего часового пояса. Во время сна никаких плановых работ на станции не проводится – нарушение режима наверху не приветствуется. Внеплановые работы всегда обсуждаются на утренней связи с Землёй, и про выход в открытый космос там речи не шло.
Виктор, пытаясь отрешиться от раздражающей боли в животе, постарался понять, кого он видит. Опознать астронавта в открытом космосе – нетривиальная задача. В экипаж международной космической станции входили шесть человек. Сергея Белоусова Виктор отбросил сразу – россияне пользовались скафандрами типа Орлан. Оставались американцы Бобби Кинг, Стив Бейкер, Кристина Буш и итальянец Антонио Кавалли. Кристину, после некоторого размышления, Виктор тоже вычеркнул из списка – у них был совместный выход в открытый космос, женщина передвигалась несколько нервно, рывками, а фигура, которую Виктор наблюдал сейчас, излучала уверенность и спокойствие.
Тем временем астронавт скрылся за европейским модулем Columbus, а потом Виктор не поверил своим глазам. Из за модуля показался фрагмент угловатого объекта, которого там просто не могло быть. Виктор не видел корабль целиком, но что он не похож ни на Союз, ни на Прогресс, ни на Энергию, ни на Crew Dragon, ни на Cygnus было очевидно. Несколько минут объект висел прижавшись к станции, а потом выплыл из сектора видимости. Виктор схватился за поручни, вытолкнул себя в американский модуль «Транквилити» и чуть не налетел на Кристину. Рыжие волосы убраны в пучок, на губах неизменная улыбка.
– Кристи, я только что видел НЛО. Кто из ваших сейчас снаружи? Я думаю, его похитили, – выпалил Виктор на английском.
– Успокойся Вик. Ты меня разыгрываешь? Мне понравилась твоя шутка, но наши парни все на месте.
– Какая, блин, шутка! Я своими глазами видел, как НЛО забрал астронавта.
– Вик, ты хорошо себя чувствуешь? – Кристина сделала большие глаза.
В животе опять закрутило.
– Если честно, не очень. Живот болит, думаю, на последнем Союзе плохой сублимат прислали. Но с головой у меня всё в порядке, я видел то что я видел.
– Ты бы поспал, может полегче будет. Хочешь, таблетку подберём?
– Надо сообщить в ЦУП, – сказал Виктор уже не так уверенно. Он вдруг понял, как всё это выглядит со стороны и ужаснулся.
– Во время утреннего сеанса сообщишь, если, конечно, не передумаешь. А пока – спать.
Кристина достала шприц из американской укладки и резким движением воткнула его в плечо Виктора. Россиянин успел только добраться до своего спального места и сразу провалился в сон.
Пробуждение было тяжелым. Ломило всё тело, при каждом движении голову острой иглой пронзала боль. Виктор посмотрел на часы. Стрелки показывали восемь утра. Значит, в Москве уже одиннадцать. Первая мысль была – проспал. Вторая – почему не разбудили? С трудом выбравшись из спальника, Виктор выплыл в обеденную зону и увидел безвольным мешком висящего Сергея Белоусова. Космонавт дышал, но, похоже, был без сознания. Виктор на автомате активировал аварийную систему связи.
– Говорит Виктор Кузнецов, ЦУП, вы меня слышите?
– Виктор, слышу вас хорошо, что случилось, почему не выходите на связь? – моментально откликнулся оператор.
– Мы чем-то заболели, Белоусов в обмороке, у меня раскалывается голова и резкие боли в животе, – сообщил Виктор. – В американском сегменте пока не был… А ещё я вчера видел НЛО.

20 октября 2021 года.

– Расскажите, а что такое подвиг? Ну с точки зрения астронавта.
Вопрос задаёт девчонка с фиолетовыми косичками, торчащими во все стороны – последний писк моды. Обвожу взглядом притихшую аудиторию. На лицах студентов читается неподдельный интерес. Они сейчас в возрасте романтики, когда мир выглядит удивительным местом, а будущее кажется прекрасным.
– Я хочу, чтобы вы поняли: всё что мы делаем наверху – это работа. Тяжелая, опасная, неблагодарная. Каждый раз поднимаясь на орбиту, мы следуем разработанным ещё в прошлом веке протоколам, позволяющим астронавтам избежать напрасного риска. А место для подвига появляется только если облажались инженеры или наземные службы. И знаете, это совсем не воодушевляет, когда ты можешь умереть из-за чьей-то ошибки.
Перевожу взгляд на висящий на спинке стула китель, к которому прикреплена колодка медали «За выдающиеся заслуги НАСА».
– Но существует единственное исключение. Всё вышесказанное не относится к медицинской службе НАСА. Если ты врач, то работаешь не с техникой, а с пациентами. И там, где обычный астронавт исправляет ошибки инженеров, мы исправляем ошибки Творца.
Беру паузу и вколачиваю последний гвоздь в умы студиозов.
– В этом зале собрались будущие медики, мои коллеги. И я пришёл сюда, чтобы донести до вас простую мысль. Не имеет значения, станете работать вы наверху, на орбите... а может быть, и дальше – наука не стоит на месте – или здесь, внизу, на Земле, в обычном госпитале. Впереди много работы: тяжелой, иногда беспросветной. Но я хочу, чтобы каждый из Вас помнил – мы ассистенты Создателя. Мы делаем Его работу – спасаем людей, порой совершая чудо.
Время лекции закончилось, но в аудитории висит тишина – студенты осмысливаю сказанное. Перекидываю китель через плечо и выхожу в коридор. На улице меня встречает Чарльз Аддерли – специалист НАСА по связям с общественностью.
– Ну и как тебе, Дуглас, студенты Гарвардской медицинской школы? – спрашивает он.
– Вполне приличные молодые люди.
Чарли заливисто хохочет.
– Эк ты их приложил. «Приличные молодые люди».
– Я в курсе, что выпускники HMS считаются медицинской элитой Америки. Но пока они всего лишь студенты и фрики. Я сам в их возрасте курил травку и ходил на закрытые концерты Green Day по водительскому удостоверению старшего брата.
– По тебе и не скажешь.
– Ничего удивительного. Хирург берётся за ум после первого трупа.
– Жуткая у тебя работа, док.
– Призвание не выбирают. Где будем обедать?
– Как ты относишься к британской кухне? – Чарльз распахивает передо мной дверцу служебной теслы.
– Положительно, если это не запеканка.
– Тогда поехали.
Долго ехать не приходится, ресторан обнаруживается буквально в нескольких кварталах. Приземистое одноэтажное серо-синее здание с яркой надписью «The Haven» оформлено в шотландском стиле: деревянные лавки, клетчатые подушки, ретро-фотографии. Внутри приятно пахнет жареным мясом и какими-то специями. Чарли делает заказ. Мне нравится британская кухня: в ней преобладают простые блюда, разбавленные заимствованными из колоний изысками. Первым делом иду в санузел, достаю из кармана кителя кусок мыла и тщательно отмываю руки. Психолог говорит, у меня лёгкая мизофобия, что для хирурга даже полезно – шанс занести пациенту инфекцию во время операции стремится к нулю. Психолог не разбирается в хирургии, перед операцией идет специальная обработка рук, так что эта привычка ни на что не влияет. Но его слова иррационально успокаивают.
– Вот слушай, Дуглас, – Чарли сегодня не в меру разговорчив, – почему ты настолько спокойно воспринимаешь, когда тебя посылают читать лекции. Я работаю с кучей астронавтов, и большинство из вас перед публичным выступлением трясётся сильнее, чем перед орбитальным полётом. Ты не такой, твоему умению общаться с людьми порой завидую даже я, а это, между прочим, моя основная специальность.
Откладываю вилку в сторону и внимательно смотрю на пиарщика.
– Понимаешь, Чарльз, я смотрю на людей как на пациентов, которые рано или поздно попадут на операционный стол – ко мне, или же к кому-то из моих коллег. Это здорово помогает в общении.
Чарли заходится в кашле – похоже он подавился. А вот нечего задавать такие вопросы во время еды. Дальше мы едим молча, надеюсь, охоту общаться я у него отбил надолго.
Смартфон Чарли исполняет что-то из Scorpions. В тот же момент звонит мой мобильный. Похоже, нас потеряли в агентстве.
– Мистер Кроули, вы сейчас в Бостоне? – голос в трубке полностью подтверждает мои предположения.
– Разумеется, миз Роу. У нас на сегодня запланирована ещё одна лекция и потом пресс-конференция.
– Я их отменяю. Самолёт уже вылетел. Жду вас в Бока-Чике, лучше раньше, чем позже.
– Прошу прощения, миз Роу, но журналисты будут недовольны. Как мне понять, что я говорю не с пранкером?
– Плевать на журналистов, мистер Кроули. На МКС вспышка инфекционного заболевания. Вы нам необходимы.
– Я хирург, а не инфекционист, – во мне укрепляется ощущение, что я столкнулся с телефонным розыгрышем.
– Дорожную карту получите у мистера Аддерли. Не затягивайте, дракон уже на стартовой площадке.
Со сброшенным вызовом исчезает уверенность, что меня хотят разыграть. Как правило пранкеры пытаются вывести собеседника на эмоции, а не бросают трубку после короткой инструкции. Перевожу взгляд на Чарли.
– На сегодня программа закончена, док, – сообщает он мне. – Летим в Харлинген. Это не розыгрыш.
– Окей, будем лечить астронавтов, заболевших дизентерией. Или что там у них?
Это риторический вопрос, на который Чарли просто пожимает плечами.
От Бостона до Харлингена около двух тысяч миль вдоль атлантического побережья. На автомобиле это более суток, рейсовый боинг летит шесть с половиной часов. Но когда дело касается национальной безопасности, расстояния сжимаются, а временные отрезки растягиваются. На аэродроме нас ожидает легендарный бизнес-джет Cessna 750 Citation X, один из самых шустрых самолётов в своём классе. Только в салоне осознаю, что случилось нечто неординарное: из-за банальной дизентерии агентство не пошлёт борт, на котором обычно летает директор. Три с половиной часа – и мы в Харлингене, где нас встречает не традиционный автобус агентства, а личный кадиллак Лесы Роу.
Бока-Чика – самый южный космодром в Соединенных Штатах – раскинулся на атлантическом побережье. Во всех документах он записан как «SpaceX Южный Техас», но астронавты традиционно называют его по имени ближайшего поселения. Обычно космодромы похожи как близнецы братья: разнесенные друг от друга стартовые площадки, соединенные бетонными магистралями. Наверное, в первые годы воздухоплавания так же похоже выглядели немногочисленные по тем временам аэродромы. Тем не менее, у космодрома Маска есть душа. Бока-Чика больше похож на современный аэропорт, здесь постоянно кипит жизнь, ведутся работы, два-три раза в месяц проводятся запуски ракет-носителей.
Обычно предполётный инструктаж астронавтов проводится в Хьюстоне. Даже когда после катастрофы «Улисса» мы вытаскивали застрявшую наверху Джой Кингзман, нас всех собрали в Хьюстоне, и только потом доставили в Бока-Чику. Правда, тогда в Техасе был поздний вечер, а ночные запуски агентством не приветствуются – мы ждали утра. Сейчас же руководство НАСА отступило от стандартных протоколов – и это несколько обескураживало.
На заднем сиденье кадиллака сидит Дерек Смит – он представляет в агентстве Пентагон. Скользкий парень, но хороший специалист: говорят, к его словам прислушиваются даже в Белом доме. Чтобы не жать ему руку, усаживаюсь на переднее сидение. Чарли, хмыкнув, садится назад.
– Рад видеть вас, мистер Кроули, – сообщает мне Смит, когда автомобиль трогается. – У НАСА серьёзные проблемы.
С таким выражением можно сказать: «сегодня прохладный вечер». Впрочем, особой эмоциональности за Смитом я не замечал никогда.
– Инфекционное заболевание на МКС. Я слышал. Рано или поздно это должно было случиться – наша диагностика несовершенна.
– Полагаете, инфекцию занесли во время смены экипажа? – вежливо интересуется Смит.
Ответ на этот вопрос очевиден, любой специалист медицинской службы даст его, не задумываясь.
– У нас есть два с половиной варианта. Либо инфекцию занесли во время смены экипажа, либо мутировал вирус, уже находившийся на станции.
– Вы сказали два с половиной? – во внимательности Смиту не откажешь.
– Версию о том, что инфекция попала с сублиматом, я считаю маловероятной. Вы прекрасно знаете, какой у нас контроль качества питания астронавтов.
Смит что-то помечает в своём блокноте, потом спрашивает:
– А космическое происхождение инфекции вы исключаете?
– Абсолютно, – улыбаюсь я. – МКС – это изолированная биосфера, извне туда попасть ничего не может.
Нет, на низкой орбите, под защитой магнитного поля Земли, бактерии выжить могут. Несколько лет назад на внешней обшивке МКС были обнаружены жизнеспособные споры бактерий рода Bacillus. Научные журналы запестрели статьями о значимом массопереносе морского бактериопланктона до низкой околоземной орбиты. Агентство проводило по этому поводу отдельное исследование. Выяснилось, что споры найдены только в местах с выявленным загрязнением поверхности. На гладкой обшивке, а тем более на скафандре, их нет. Так что механизм проникновения «внешняя поверхность станции – скафандр астронавта – внутренняя биосистема» считается невозможным.
На входе в административное здание Чарли отделяется от нас – писать отчёт. Мы же на лифте поднимаемся на третий этаж. В конференц-зале немноголюдно. Нас ожидают Леса Роу, астронавт Фрэнк Беллоуз – он пришёл в НАСА через два набора после меня, и врач-инфекционист Эндрю Филлипс. Последний работает на Пентагон, мы пересекались с ним на нескольких научно-практических конференциях. И Энди Миллер – заместитель начальника службы медобеспечения НАСА.
– Отлично, все в сборе, – Леса Роу встаёт со стула. – На международной космической станции нештатная ситуация, предположительно вспышка инфекционного заболевания. Сегодня утром экипаж МКС не вышел на связь по графику, чуть позднее с российским ЦУПом на аварийной частоте связался российский космонавт Виктор Кузнецов. Прошу внимания на экран.
Первое, что бросается в глаза – нездоровый вид российского космонавта. У него тремор, язык слегка заплетается. Может показаться, что он выпил водки, вот только алкоголя на МКС нет. Я владею русским, но без субтитров его речь бы не понял.
– Говорит Виктор Кузнецов, ЦУП, меня слышно?
– Виктор, слышу вас хорошо, что случилось, почему не выходите на связь? – сразу же отвечает невидимый русский оператор.
– Мы чем-то болеем, Белоусов в обмороке, у меня сильно болит голова и живот. В американском сегменте я пока не был. А ещё я вчера видел НЛО.
Несколько минут мы перевариваем увиденное.
– Дуглас, что скажете? – обращается ко мне Леса Роу.
– У пациента галлюцинации, по всей видимости, вызванные высокой температурой. Полагаю, подробнее вам расскажет мой коллега, – киваю в сторону Эндрю. – Это всё-таки больше его специализация.
Леса Роу кивает.
– Мистер Филлипс сорок минут назад сказал то же самое, практически дословно. Дистанционно определить возбудитель заболевания невозможно. Поэтому, вам придётся подняться наверх. Главный по медицинской части – Эндрю Филлипс. Он принимает все решения, связанные с задачей миссии. К сожалению, мистер Филлипс ранее не работал на орбите, поэтому общее руководство будет осуществлять Дуглас Кроули. Пилот миссии – Фрэнк Беллоуз.
– В экипаже будет только три астронавта? – уточняю.
– Да, только трое. Вы полетите на шестиместной версии дракона. Мы не исключаем варианта, при котором придётся эвакуировать весь экипаж МКС. Сейчас на станции находится шесть человек, к ней пристыкован российский космический корабль Союз МС, рассчитанный на экипаж из трёх космонавтов. Итого, три человека, это максимальный экипаж, который мы можем направить, чтобы сохранить возможность экстренно всех эвакуировать.
Всё просто и логично. Подняться наверх, упаковать пациентов в скафандры, спустить их вниз, где в медицинском комплексе НАСА работают лучшие врачи Америки. Единственная проблема – кому-то придётся спускаться на Союзе, и не исключено, что по баллистической траектории.
Задаю напрашивающийся вопрос:
– А наши парни живы? Виктор был в американском сегменте?
– Живы, у всех высокая температура, – отвечает Филлипс. – Хотя галлюцинаций больше ни у кого не было. Полагаю, Кузнецову по возвращению стоит сделать магнитно-резонансную томографию, я не исключаю внутричерепное новообразование. Хотя, вам, мистер Кроули, виднее, это всё-таки ваша специализация.
– Все понимают, что времени на раскачку нет? – спрашивает Леса Роу. – Я уважают традиции астронавтов: плотный завтрак, партия в покер, но сейчас наверху умирают люди, и чем раньше стартует дракон, тем больше у них шансов.
Недовольно морщится только Фрэнк, для него подъем наверх – это игра. Ответственная, важная, в которой на кону стоят жизни, но всё же игра. Мы с Эндрю воспринимаем всё иначе. Врачи в игры не играют, у нас другое мироощущение. Когда от тебя зависит жизнь пациента, начинаешь полагаться на мастерство, а не на удачу.
– Думаю, нам стоит надеть скафандры, – улыбается Эндрю.
Этап переодевания не пользуется у астронавтов популярностью. Космический скафандр не предназначен для повседневной носки внизу: в нём не пробежишь кросс, не пойдёшь на свидание, не сядешь смотреть телевизор. Скафандр максимально сковывает движения, несмотря на это мне скафандр нравится. В такие минуты я представляю, что даже если Земля за долю секунды лишится атмосферы, у меня сохранятся все шансы на выживание. Психолог говорит, что это симптом мизофобии, но мне кажется, что очень важно хотя бы иногда чувствовать себя защищенным.
В скафандры мы облачаемся минут двадцать. Затем служебный автобус НАСА отвозит нас на стартовую площадку. От административного здания это не так далеко, но скафандры всё-таки слишком громоздки для пеших прогулок.
Обычно каждый старт сопровождает пресс-конференция, либо просто фотосессия в скафандрах. Сейчас журналистов не видно. В то что шакалы прессы не соберутся, чтобы урвать очередной информационный кусок, я не верю. Скорее всего их просто не пригласили. Инфекция на борту МКС – не та новость, которую хотелось бы видеть на страницах бульварной прессы. Это чревато сокращением финансирования орбитальной программы, у нас и так слишком много астроскептиков.
– Как настроение, коллеги? – голос Фрэнка слегка дрожит.
– Рабочее, – одновременно отвечаем мы с Эндрю.
Мы произносим это достаточно буднично, так что Фрэнк, удивленно окинув нас взглядом, замолкает.
– Парни, вы случаем, не братья, – спрашивает специалист технической службы, сопровождающий нас к месту посадки.
– Однофамильцы, – говорим мы с Эндрю, предварительно переглянувшись.
Следующие десять минут проходят в молчании. Автобус останавливается непосредственно около ракеты-носителя Falcon 9 – самого совершенного средства доставки грузов наверх, придуманного человечеством. От её мощи захватывает дух – в первой ступени заключено более двух миллионов лошадиных сил. «Космический лифт» доставляет нас на борт корабля. Разумеется, к придуманному Циолковским астроинженерному сооружению он не имеет ни малейшего отношения – так астронавты называют установленный около ракеты подъемник. Вокруг суетится технический персонал: помочь разместиться нам в «драконе», проверить, надежно ли закреплены ремни, задраить люк.
Миссия началась с момента герметизации люка. Мы ещё внизу, но работа уже началась. Как капитан корабля прохожу по списку технического контроля: перед стартом необходимо поверить наличие предупреждающих сигналов, протестировать электронику, проверить частоты связи с наземными службами. И только потом Хьюстон даёт добро, и ракета, заглушая ревом все звуки, отрывается от земли.
Старт ракеты вполне ординарен. Закладывает уши от грохота двигателей, вибрация мурашками заползает под упругую ткань скафандра, перегрузка превращает тебя в тряпичную куклу, и девять минут ты лежишь прижатый к ложементу. При должной подготовке ничего сложного, после девяти часов, проведенных в операционной, ломает существенно сильнее. Печально, но на астронавта вешается каждая вторая девушка, а у профессии хирурга весьма угрюмая репутация. К слову, разницу я ощутил только после первого подъема наверх.
Каждый сотрудник НАСА знает про мистическую пятидесятимильную высоту, разделяющую верх и низ. Пока ты ниже – ты кандидат в астронавты. Как только пересек черту – хоп, ты уже астронавт, готовься менять серебряный значок на золотой. Сейчас это актуально только для Эндрю, у Фрэнка за плечами уже два подъема наверх, у меня – три.
– Мои поздравления, Эндрю, – говорит Фрэнк. – Теперь ты один из нас.
Обычно речь идёт про то, что новый астронавт по возвращению вниз должен организовать вечеринку, но Эндрю не совсем наш, он из Пентагона, поэтому Фрэнк вовремя останавливается.
– Спасибо, – говорит Эндрю с напряжением.
Тем временем небо наливается чернотой, той, которую можно увидеть только за пределами земной атмосферы. Звёзды не мерцают – они светят ровным холодным светом. Сейчас перегрузки наиболее беспощадны: они достигают трёх же. На какой-то миг возникает невесомость – это отделилась ступень. Тут же включаются собственные двигатели корабля – мы ещё не на орбите. Многотонный топливный бак проваливается в гравитационный колодец, чтобы приземлиться на плавучую платформу в Атлантике.
– Отделение конуса и щитов, – сообщает невидимый оператор.
Куда-то вбок улетают защитные пластины, через пару часов они сгорят в атмосфере. В первые минуты невесомости кружится голова – вестибулярный аппарат не может разобраться где верх, где низ. Все эти самолёты, свободным падением создающие невесомость, нужны именно для этого – приучить внутреннее ухо к работе наверху. Во многом потому же астронавтов в НАСА в основном отбирают из пилотов – в результате регулярного выполнения трюков высшего пилотажа вестибуло-окулярный этап адаптации сокращается до минимума. Вестибуло-окулярный – потому что глаза видят потолок и пол космического корабля, а рецепторы равновесия внутреннего уха этого не подтверждают.
– Хьюстон, это «Асклепий». Мы поднялись на промежуточную орбиту, телеметрия в норме, запрашиваю курс к МКС, – тараторит Фрэнк.
– «Асклепий», слышим вас хорошо. Передаю программу. Парни с МКС просили поторопиться. Удачи!
Бортовой компьютер принимает данные. Обычно астронавтам нужно время прийти в себя, но сегодня всё идёт через задницу.
– Коллеги, вы как? – спрашивает нас Фрэнк.
– Я в норме, – отвечаю пилоту.
Эндрю молчит. Оборачиваюсь в сторону инфекциониста – он обмяк в своем ложементе, похоже без сознания. Отстегиваю ремни, перебираюсь к Эндрю. На осмотр уходит меньше минуты.
– Хьюстон, это «Асклепий», – сообщаю оператору внизу. – Прошу внимания, говорит Дуглас Кроули.
– Дуглас, мы слышим тебя.
– У Эндрю Филлипса джи-лок. Губы цианотичны. Зрачки расширены, реакция на свет отсутствует. Пульс нитевидный, почти не прощупывается. Мне нужны данные из его амбулаторной карты либо консультация медика, у которого он проходил комиссию. В первую очередь черпно-мозговые травмы в анамнезе. И ещё интересует кардиограмма.
Эндрю открывает глаза.
– Не шевелись, старайся дышать глубоко и ритмично, – говорю ему. – Вдох-выдох, вдох-выдох.
– Похоже я отключился, – извиняется Эндрю. – Кружится голова.
– Это нормально, реакция на невесомость. Продолжай дышать. Хьюстон, Филлипс пришёл в себя, жалуется на головокружение.
– Вас понял, «Асклепий». Дуглас, медицинскую службу уже ставим на уши, дай пять минут, и мы организуем прямую линию.
Пять минут превращаются в пятнадцать, но ответ из Хьюстона приходит.
– Дуглас, говорит Энди Миллер, – голос заместителя начальника службы медобеспечения НАСА звучит виновато. – У Эндрю патология сердечного клапана.
Это бред, такого просто не может быть. Многочисленные проверки, медицинские тесты – весь этот фильтр отбора создан для одной единственной цели – чтобы нездоровый человек не оказался на орбите.
– Как пропустили?
– Неправильный вопрос, – раздается в наушниках голос Лесы Роу. – Правильный вопрос звучит так: что теперь делать?
– Астронавт Эндрю Филлипс остаётся на борту дракона до окончания миссии, – официальным тоном сообщает Миллер. – Руководство медицинской частью миссии переходит Дугласу Кроули. Дуглас, постарайся как можно быстрее разобраться с проблемой на станции и вернуть парней вниз.
– Энди, я не инфекционист, – грустно говорю в эфир.
– Дуглас, осматриваешь пациентов, пакуешь их в скафандры и опускаешь вниз, – уверенно говорит Миллер. – Тяжелых направляешь в дракон, внизу их ждёт медицинская служба. С двумя наиболее здоровыми пациентами опускаешься вниз на Союзе – у него район приземления два локтя по карте.
Действительно, конструкторская мысль русских инженеров пошла замысловатым путём. Если дракон приземляется в указанную точку с погрешностью в несколько ярдов, то русские, руководствуясь девизом «мимо России не промахнёшься», отказались работать над точностью посадки и снабдили Союз МС системой связи и пеленгации, позволяющей обнаружить спускаемый аппарат в любой точке земного шара.
– Вас понял, Хьюстон. Энди, не уходи далеко, мне может понадобиться консультация. Конец связи.
Это моя мелкая месть Миллеру за происходящее. Если он планировал что-то на сегодня, пришла пора об этом забыть.
Девять минут перегрузок – это, безусловно, самая тяжелая, но далеко не самая продолжительная часть маршрута дракона. Полёт к МКС, считая от старта до стыковки, составляет чуть менее шести часов – четыре витка вокруг Земли. Львиную долю этого времени составляет коррекция орбиты. В начале века между стартом ракеты и стыковкой проходило невообразимое количество времени: тридцать четыре витка или около двух суток. Современные компьютерные программы позволяют сократить это время в шесть раз. Можно и быстрее – грузовые корабли по двухвитковой схеме сближения проводят в пути меньше четырех часов. Но когда на борту корабля астронавты, безопасность становится приоритетнее скорости.
Международная космическая станция с Земли выглядит звездой минус четвертой величины – это одно из крупнейших светил на ночном небе. Ярче неё, помимо Солнца и Луны, только Венера в период своего максимума и техногенное явление, называемое вспышкой Иридиума – блики, периодически отбрасываемые одноименными спутниками связи. Когда приближаешься к МКС на драконе, сначала видишь панели солнечных батарей, внешне похожие на оконные жалюзи. И только приблизившись почти вплотную можно оценить всю красоту невесомой конструкции, застывшей в бесконечном падении. Я поднимаюсь на МКС в третий раз, и каждый раз при приближении к рукотворной, созданной человечеством звездочке, захватывает дух. Впрочем, в этот раз есть существенное отличие: мне выпала честь быть капитаном корабля. Поэтому не стоит забывать о работе.
– Хьюстон, мы пробуем пристыковаться. Фрэнк, работаем.
– Окей.
Стыковка – самый ответственный момент подъема на МКС. В июне девяносто седьмого операторы грузовика «Прогресс М-34» во время стыковки умудрились угробить модуль «Спектр» российской орбитальной станции «Мир». Экипажу чудом удалось спасти станцию. Когда у меня не было ещё даже серебряного значка, бортинженер той миссии Колин Майкл Фоул, рассказывал молодым кандидатам в астронавты, что происходит, когда руки растут из задницы. Я впечатлился и провел на тренажерах больше двухсот часов, нарабатывая навыки стыковки космических аппаратов в условиях, приближенных к катастрофическим. Поэтому сейчас я не волнуюсь, выполняю работу автоматически. Дракон висит в полусотне ярдов от модуля «Гармония». Мы будем стыковаться к надирному узлу, поэтому двигатели дракона сейчас направлены на Землю.
– Хьюстон, дистанция пятьдесят метров, – сообщаю я. МКС – международный проект, поэтому вместо слова «ярд» наверху мы говорим «метр». Разница больше семантическая, всего в десять процентов. – Открываю колпак.
– «Асклепий», принято, – слышу знакомый голос. – Постарайтесь аккуратнее.
– Джейк, это ты мне говоришь? – выделяю слово «мне» интонацией.
Джейк педант, каких поискать. Как-то во время дружеской вечеринки он мне сказал, что я мизантроп, склонный уделять внимание мелочам, поэтому он за меня спокоен, когда я наверху, и искренне переживает там, внизу.
– Дуглас, не зазнавайся. Даже Гомер иногда клюёт носом.
Стыковочный люк у дракона спрятан под носовым колпаком-обтекателем. Во время стыковки он открывается как крышка у шампуня.
– Дистанция тридцать метров. Хьюстон, нам ждать помощи от парней со станции?
Существует два способа стыковки космического корабля со станцией: стандартный, с использованием канадского манипулятора Канадарм2 и автоматический, через стыковочный адаптер для пилотируемых кораблей. Единственная проблема: управление канадармом осуществляется изнутри станции.
– «Асклепий», пять минут, мы обсуждаем этот момент.
– Принято, ожидаю, – пять минут это не всегда пять минут. Поэтому уточняю: – У нас полчаса до ухода в тень. Не хотелось бы стыковаться ночью.
– «Асклепий», ждите.
Пока внизу совещаются, поворачиваюсь в сторону Филлипса.
– Эндрю, ты как?
– Хотелось сказать «бывало и хуже». Но не люблю врать. Я застрял наверху, у меня проблемы с мотором, а врачей, обследовавших меня, ждёт взбучка.
Посыпается Хьюстон:
– «Асклепий», помощи со станции не будет. Дуглас, справишься?
– Попробую. Фрэнк, отдохни пока.
Стыковка чем-то напоминает парковку автомобиля. Нужно подогнать корабль как можно ближе к стыковочному шлюзу, чтобы сработала автоматика и защелкнулись захваты. Единственная разница: у автомобиля две степени свободы, у дракона – три. Впрочем, особой точности здесь не требуется.
– Дистанция двадцать метров, – сообщаю в эфир. – Дракон неподвижен относительно станции. Запускаю программу автоматической стыковки.
В крайнем случае можно всё сделать и ручками, но тогда вероятность аварии растёт в разы. Дрогнет рука пилота, засбоит один из двигателей – и всё потеряно. Автоматика работает чище. Впрочем, я готов в любой момент перехватить управление, если покажется, что что-то идёт не так.
– Автоматика включилась. Дистанция десять метров. Ход плавный.
В Хьюстоне молчат, что-то говорить под руку пилоту – плохая идея.
– Есть захват. Хьюстон, докладываю: корабль Crew Dragon с миссией «Асклепий» пристыковался к модулю «Гармония» международной космической станции.
– Дуглас, на пару слов, – Эндрю глазами показывает на тумблер коммуникатора.
Выключаю связь.
– Пациентов сразу упаковывай в скафандры. И не забудь их продезинфицировать перед переходом на дракон. В идеале стоило бы выводить пациентов через открытый космос – чтобы на скафандрах лишнего не натащить.
– Зачем? – выгибаю бровь. – Веришь в легенду про НЛО?
– Это всё под кучей грифов, по возвращению с тебя соберут стопку подписок. Если в двух словах, этот НЛО называется Боинг X-37, он выполнял на орбите деликатную миссию. В рамках медицинской программы агентство проводило исследования по воздействию космических излучений на вирусы и споры бактерий, в том числе и болезнетворных. Ты, как врач, должен понимать, какой научный прорыв обещают такие изыскания. Я точно не знаю, что там исследовали, но могу предположить. Оспа, холера, чума, сибирская язва. Исследования проводились в сугубо научных целях, однако если информация просочится к недоброжелателям, это можно подать как разработку Соединенными Штатами бактериологического оружия.
– То есть Бейкер никуда не терялся?
– Во время маневров произошло столкновение X-37 с метеоритом, повредившее теплоизоляционное покрытие. По протоколу положено сжечь корабль в атмосфере, но оставался риск падения отдельных обломков, и как следствие, выживания части микроорганизмов. Бейкер был направлен на борт Боинга, чтобы уничтожить культуры. Для остальных астронавтов была придумана легенда про НЛО. Это быстрое и не очень хорошее решение, но пусть лучше пресса судачит про инопланетян, чем про закрытые грифом исследования. Мы не представляем, как могло произойти заражение, но что-то пошло не так. Поэтому засовываешь пациентов в скафандры, держишь их под ультрафиолетом сколько возможно, потом забираешь на борт.
– Вы психи, – говорю, глядя в глаза Эндрю. Надеюсь, он услышит сочувствие в моём голосе. – Но психи на государственной службе. Поэтому я сделаю всё как надо.
Как правило с момента стыковки до перехода астронавтов на станцию проходит от часа до двух: необходимо проверить шлюз на протечки. В критической ситуации на это плевать – несколько литров воздуха, стравленного в космос, ничего не изменят.
– Герметизируем скафандры, – даю команду и сам защелкиваю шлем.
Не хватает только подцепить заразу со станции – от одной мысли об этом у меня по коже бегут мурашки. Фрэнк открывает люк – на драконе он находится прямо перед пилотом.
– Эндрю, остаёшься на корабле. Фрэнк, поможешь мне забрать парней, – говорю в микрофон.
– Фрэнк и Эндрю синхронно кивают.
Через узкий шлюз втягиваю своё тело на станцию. Там меня уже встречают. Подсознательно я ожидал увидеть Виктора, но нет, в «Гармонии» меня ожидает Рыжая Крис, как астронавты прозвали Кристину Буш. Говорят, она ведьма – во время подготовки астронавтов эта женщина с неизменной улыбкой справлялась с нагрузкой, на которой отсеивались мускулистые морпехи. Я даже как-то спросил у неё, что она принимает, искренне опасаясь за здоровье девушки. «Солнечные ванны», – ответила она, широко улыбнувшись.
Сейчас Рыжая Крис выглядит тенью самой себя. Бледное лицо, резко очерченные скулы, спутанные волосы. Она пытается что-то сказать, через скафандр я не слышу ни одного слова. Следующий за мной Фрэнк протягивает девушке гарнитуру.
– Здравствуйте, ребята. Дуглас, Фрэнк, – она улыбается, но как-то неестественно. – Рада, что вы поднялись к нам. Парням совсем плохо, их нужно спускать вниз.
Вынимаю из саквояжа градусник и отправляю в полёт в сторону Кристины.
– Всё в порядке, я выпила тайленол.
– Сейчас на станции главный он, – Фрэнк тычет мне в грудь пальцем. – Поэтому взяла градусник и воткнула его в рот.
Кристина переводит взгляд на меня, я киваю. Девушка со вздохом засовывает градусник за щеку.
– Где парни?
Девушка выплевывает градусник, произносит «Транквилити» и возвращает его обратно.
Модуль «Транквилити» был построен итальянскими инженерами и выведен на орбиту в феврале десятого года. Своё название он получил в честь первой высадки человека на Луну, которая, как известно, состоялась в Море Спокойствия. Главные достоинства модуля – система жизнеобеспечения и система очистки воздуха, что делает его самым подходящим местом для стационара.
В модуле многолюдно. У самого входа постель Стива Бейкера, того самого путешественника, которого из купола видел Кузнецов. К его запястью пристегнут небольшой чемоданчик. Бейкер дрожит во сне, губы шевелятся. Что именно он говорит, я не слышу – скафандр слишком хорошо экранирует звуки. Сам Кузнецов не спит, он повис напротив Бейкера, пропуская нас внутрь. Чуть дальше закрепился Сергей Белоусов – ещё один российский космонавт. Его внешность разительно не соответствует фамилии: Белоусов с русского переводится как «блондин», а он чернявый, с примесью азиатской крови. Ещё два астронавта: Бобби Кинг и итальянец Антонио Кавалли разместились в дальней части модуля и перебрасывают друг-другу мячик.
Протягиваю руку в сторону Кристины, та отдаёт градусник. На цифровом табло высвечивается сто один градус. Пожалуй, действительно придётся эвакуировать экипаж а на станцию поднимать бригаду дезинфекторов.
– Крис, передай парням, мы спускаемся вниз. И, пожалуйста, спроси, есть у кого жалобы.
Кристина передаёт мои слова астронавтам. Тем временем я пытаюсь разбудить Бейкера, похлопывая его по щеке. Бейкер открывает глаза, смотрит на меня. Читаю по его губам «спасибо».
– Дуглас, посмотри Виктора, он жалуется на сильные боли в животе, – говорит Кристина. – Говорит, что съел плохой сублимат.
Подплываю к космонавту, жестом показываю задрать футболку, провожу пальпацию.
– Хьюстон, это «Асклепий», – мне кажется, сегодня я уже говорил эту фразу. – Прошу внимания, говорит Дуглас Кроули.
– Дуглас, Хьюстон на связи.
– Диагностирую у Виктора Кузнецова острый аппендицит, требуется неотложное хирургическое вмешательство.
Пауза, после которой в наушниках раздается голос Миллера:
– Дуглас, справишься?
– Да, но мне необходим ассистент.
– Фрэнка не дам, он нам нужен, чтобы посадить корабль, – в разговор вклинивается Леса Роу. – У Эндрю проблемы с сердцем. Найди себе помощника среди экипажа станции, а остальные пусть срочно спускаются на драконе. Медицинская бригада ожидает на космодроме.
В принципе, вариант. Все астронавты во время подготовки проходят курсы первой медицинской помощи. Чтобы подержать инструмент и собрать пылесосом кровь этой подготовки более чем достаточно. И помогать мне будет Рыжая Крис.
На то, чтобы эвакуировать астронавтов на дракон у Фрэнка уходит двадцать минут. Легкий толчок свидетельствует, что дракон расстыковался. Всё это время я пытаюсь подготовиться к неизбежному. И когда тянуть дальше уже нельзя, я снимаю скафандр.
Никогда не чувствовал себя таким беззащитным. Обычно я работаю в стерильной операционной в окружении ультрафиолетовых ламп, на корню убивающих любую заразу. И даже в этом случае я до и после операции тщательно отмываю руки, чуть ли не сдирая кожу.
Приближаюсь к пациенту. По спине бежит ощутимый холодок. Виктор раздевается.
– Под местным или под общим наркозом? – спрашивает Виктор. Он волнуется не меньше моего.
– Под общим, – говорю я.
– Спасибо, – Виктор искренне рад, что ему не придётся принимать в операции участия – даже в качестве зрителя.
– Виктор, перед тем, как я начну операцию, хочу задать тебе вопрос. Как ты думаешь, что стало причиной инфекции на станции?
Если он ответит «НЛО», обязательно подам рапорт о неполном психиатрическом соответствии русского космонавта. Но Виктор меня удивляет.
– У меня появились симптомы, не свойственные аппендициту, раньше предположительного контакта. Да и инфекция так быстро не распространяется – должен же быть инкубационный период. Так что полагаю, причина более банальна. Я подозреваю пиццу.
– Пиццу? – удивляюсь я.
– В воскресенье праздновали день рождения Сергея Белоусова. Янус Пицца в качестве рекламной акции на последнем Прогрессе прислала шесть упаковок пиццы. Съели всё до крошки. После этого весь экипаж заболел. Доктор, как думаете, это может быть связано.
Мне никто ничего не говорил про пиццу. Вернусь вниз – устрою скандал на эту тему.
– Есть такая вероятность. Спустимся вниз, возьмем анализы, скажу более точно.
Делаю Виктору уколы, затем инструктирую Кристину. Посыл пятиминутной лекции заключается в том, что её роль – подавать мне инструменты и убирать висящие в воздухе шарики крови при помощи специального пылесоса. Обычно этим пылесосом астронавты пользуются во время стрижки, чтобы обрезанные волосы не разлетелись по всему модулю, так что навык у девушки есть. И ни в коем случае не падать в обморок при виде крови: сразу два бессознательных пациента на один модуль – это перебор. Пытаюсь шутить не столько чтобы успокоить Кристину – важнее успокоиться самому. Руки предательски дрожат, и это плохо. Тщательно отмываю их, надеваю перчатки и маску. Виктор зафиксирован на своём спальном месте. Теперь надо забыть про инфекцию и начать операцию.
Точка Мак-Бурнея находится на отрезке, соединяющем правую передне-верхнюю ость подвздошной кости с пупком, на границе средней и наружной его трети. Через эту точку провожу разрез параллельно паховой связке. Оптимальная длина разреза – около двух дюймов. В период хирургической практики мне доводилось сотни раз оперировать пациентов с острым аппендицитом, поэтому руки всё делают на автомате. В первые минуты немного непривычно – всё-таки парить в невесомости около пациента до сих пор не доводилось ни одному хирургу. Рука тянется вколоть анестезию; останавливаю её, сообразив, что пациент под общим наркозом. Даю возможность Кристине собрать пылесосом повисшие около разреза капельки крови. Рутина задвигает мой страх на задворки сознания.
– Рассказывай, что произошло.
– Ничего особенного, – быстро отвечает Кристина. И тут же умолкает.
– Можешь говорить откровенно, я врач, и у меня есть все необходимые допуски. О том, что никаких галлюцинаций у Виктора не было и Стив переходил на Боинг я знаю. Обрати внимание, вот ещё один шарик плавает. Мне нужно знать, что за заразу он мог оттуда притащить и насколько она живучая. Как понимаешь, я теперь с вами в одной лодке, – киваю головой в сторону шлюза, где зафиксирован мой скафандр.
Кристина молчит, а я делаю ещё один надрез – на этот раз рассекаю апоневроз. Сейчас крови мало – здесь нет сосудов и нервных окончаний. Поворачиваю голову в сторону ассистентки.
– Да не было там ничего опасного. Проводились исследования болезни Карре. Изучались культуры, зараженные этим вирусом.
– Собачья чума? – я на мгновение замираю.
– Она самая, страшный сон собаководов и абсолютно безопасная для человека. Не считайте специалистов из Пентагона идиотами, док. Никто не поднимет наверх смертельно опасные культуры, не разобравшись, как в принципе солнечная радиация влияет на эволюцию вирусов.
– Эндрю Филлипс утверждал другое.
– У каждого свой уровень допуска.
Разрезаю брюшину, размышляя над рассказанным Кристиной. Если она права, то визит Стива Бейкера на Боинг не имеет к вспышке заболевания ни малейшего отношения. С самого начала мне не давала покоя мысль о слишком коротком инкубационном периоде заболевания – между выходом Стива в открытый космос и терминальной стадией, свалившей весь экипаж станции, прошло всего несколько часов. Если предположить, что эти два события между собой никак не связаны, становится проще. И версия Виктора не кажется такой уж нелогичной. Вот только вопрос, что, черт дери, это за инфекция, остается открытым.
– Должно быть что-то ещё. Слишком в Пентагоне все всполошились.
– А коллективный больничный экипажа вас не смущает?
– Меня смущает. Военных не очень. Так что там ещё?
– Вы же не думаете, док, что X-37 пошлют ради одного вируса? Да там штук пять закрытых грифом исследований было, ни разу не относящихся к биологии. У меня есть допуск к двум из них, у Стива – к четырём. Он забирал их результаты, вы его кейс видели? Поверьте, там есть, из-за чего у шишек из пентагона задницы гореть будут.
Внимательно осматриваю полость. Аппендикс расположен удачно – прямо под разрезом. Подхватываю висящий в воздухе пинцет и аккуратно вывожу в рану слепую кишку вместе с червеобразным отростком. Фиксирую основание отростка зажимом Кохера и перевязываю кетгутовой лигатурой. Оглядываюсь на Кристину. Её побледневшие щеки не внушают оптимизма. Надеюсь, это всё-таки реакция на извлеченные из брюшной полости кишки, а не следствие болезни.
– Всё в порядке? – спрашиваю у девушки, накладывая серозно-мышечный кисетный шов на стенку слепой кищки.
– Нет проблем, – отвечает Кристина, чуть запинаясь. – Док, а сколько операций вы провели в жизни?
– Много. И не все удачные, – сообщаю ассистентке. – Но войти в историю первых хирургом, облажавшимся наверху, я не планирую.
Перехватываю отросток зажимом и плавным движением отсекаю его. Смазываю культю йодной настойкой и пинцетом аккуратно пропихиваю в стенку слепой кишки. Шовный материал змейкой висит в воздухе. Поток воздуха от вентилятора делает его похожим на причудливого червя. Аккуратно затягиваю кисетный шов, завязываю его на узел и делаю жест рукой. Кристина понимает меня правильно и собирает кровь.
– Док, а как вы думаете, почему Виктор раньше других пришёл в себя? Я ему перед сном столько успокоительного вколола, что он должен был быть в отключке, а не мы.
– Хороший вопрос. Что колола?
Возвращаю слепую кишку в брюшную полость, и аккуратными стежками накладываю швы. Кристина шмыгает носом.
– Метаквалон.
Замираю и поворачиваю голову в сторону ассистентки.
– Офигеть. Откуда? Впрочем, не говори, мне неинтересно. Ты в курсе, что в его стране он в списке запрещенных препаратов?
Кристина молча кивает. Размышляю, может ли метаквалон подавлять течение болезни? Вряд ли.
– Думаю, он проснулся от боли, – отвечаю уже после того, как наложил повязку. Можно сказать, аппендицит русского космонавта спас весь экипаж: неизвестно что бы с вами стало, не выйди на связь Виктор.
– Док, а что с нами будет? – спрашивает Кристина.
– Не знаю. Я не инфекционист.
Тщательно отмываю руки, инструмент. Потом делаю доклад.
– Хьюстон, говорит Дуглас Кроули. Операция завершена, аппендицит у Виктора Кузнецова вырезан. Пациент находится под общим наркозом, жизни и здоровью ничего не угрожает. Кроме неизвестной инфекции. Жду инструкций по возвращению вниз. Надеюсь, вы по нам соскучились.
В этот момент меня накрывает паника. Я понимаю, что ещё ничего неизвестно. Свою работу я сделал, и сделал её хорошо, но по поводу инфекции своё заключение будут делать уже совсем другие специалисты. Лезет в голову эпидемия коронавируса двадцатого года, унесшая множество жизней и приучившая американцев носить медицинские маски.
– Дуглас, есть проблема, – голос Лесы Роу звучит виновато. – Российский ЦУП не даёт разрешения на посадку своего спускаемого аппарата на американской территории.
У меня внутри что-то обрывается.
– Как они это аргументируют?
– Аппарат двойного назначения, военная тайна, бла-бла-бла. Вам придётся приземляться в России.
Не будь у нас форс-мажора в виде инфекции – это было бы нормально. С одиннадцатого по двадцатый год, когда у Америки не было своего космического корабля, все астронавты приземлялись в России или Казахстане. Но сейчас, когда нам необходим карантин и срочное лечение, отправляться в глухие степи не хотелось.
– Они что, хотят эпидемии с эпицентром в Сибири? Что у них в голове вместо мозгов?
– Мы продолжаем переговоры, но российская сторона непреклонна. Дуглас, эвакуационная группа уже вылетела в Россию, вас с Кристиной заберут сразу же после посадки.
– Спасибо, миз Роу. Мы постараемся не задерживаться.
Виктор приходит в себя минут через тридцать.
– Доктор, как прошла операция? – спрашивает он первым делом.
– Обычно в таких случаях пациент интересуется, будет ли он жить, – шучу я.
– Я умру? – зрачки россиянина расширяются.
– Когда-нибудь обязательно, – открываю ему страшную тайну. – Таблеток для вечной жизни ещё не придумали.
– Но не сегодня?
– Не сегодня. Если, конечно, ваш спускаемый аппарат не развалится при входе в атмосферу.
– Не должен.
Посадка на Союзе – тот ещё квест. Внутри корабля очень тесно – три ложемента прижаты друг к другу. Союз отстыковывается от станции. Теперь нас ведёт российский ЦУП. В программе подготовки астронавтов русский язык – обязательный предмет. Не только для общения с российскими коллегами на станции, но и из-за возможных аварийных ситуаций. Корабль разворачивается против полёта и начинает тормозить.
Союз МС построен по модульному принципу, перед входом в плотные слои атмосферы он разделяется. На Землю возвратится только спускаемый аппарат, остальная часть корабля сгорает в атмосфере. Перегрузки при штатной посадке составляют до четырёх же, если же возникли проблемы и аппарат пошёл по баллистической траектории, то всё печальнее – перегрузки могут достигать десяти же. Для Кузнецова это может стать фатальным.
Каждому кандидату в астронавты в первую же неделю подготовки рассказывают об аварии советского космического корабля «Союз-18», происшедшей 5 апреля 1975 года. В результате сбоя в автоматике системы управления спуском спускаемый аппарат снижался с отрицательной подъемной силой. Пиковые перегрузки тогда составляли более двадцати одного же. Космонавты Василий Лазарев и Олег Макаров выжили, самостоятельно выбрались из спускаемого аппарата и ещё более суток ждали пока их найдут. Часть соискателей серебряного значка после этого традиционно отсеивается.
Входим в плотные слои атмосферы. Температура за бортом – три с половиной тысячи градусов. Я нахожусь в центре – между Кристиной и Виктором. Виктор хрипит, Рыжая Крис сквозь сжатые зубы мурлычет какую-то песенку. У Виктора из под бинтов проступает кровь. В какой-то момент ощущаю рывок – это раскрылись парашюты. Следующий рывок – отработали двигатели мягкой посадки. Удар встряхивает корабль, второй удар настигает нас спустя пять секунд – спускаемый аппарат отрикошетировал от земли. Отсоединяю парашюты. Всё, мы внизу.
На борьбу с люком уходит несколько минут. Снаружи бескрайняя степь, затянутое облаками небо и прохладный ветер. Где-то на горизонте слышен рокот вертолётов. Помогаю Кристине и Виктору выбраться из спускаемого аппарата.
– Спасибо, Дуглас, – благодарит меня российский космонавт.
Отвечаю ему не сразу.
– Я врач, это моя работа. Даже не так, не работа – призвание. Кто-то же должен спасть жизни.
Гораздо позже, уже в самолёте, летящем над Атлантическим океаном, Кристина скажет мне фразу, навсегда изменившую мой взгляд на этот мир:
– Знаете, док, уже после того, как вколола снотворное Виктору, я тоже видела НЛО вблизи станции. И это был не Боинг.

2020 год
  © Дэн Шорин 2005–2024