Дэн Шорин: Вехи

На просторах, где цветут фиалки, и шумит, волнуясь, хвойный лес, жили в тихой речке две русалки. Жили, разумеется, топлес. Каждый вечер юные подруги предавались множеству утех, и летел, сгущаясь, по округе их неповторимый сладкий смех. Еженощно их прозрачный омут покрывался рябью и волной: властно буйство девичьих гормонов даже над русалочьей душой. Нелегко определить причину, их любви лесбийской, вот в чём суть. Ведь они должны искать мужчину, чтоб его под воду утянуть. Чтобы свежей кровью подкрепиться, утопить его в лагунах глаз, ну и, может быть, потом влюбиться, если мужичок не пидарас. Только не придумано законов для существ, искусных в чудесах. И горел огонь в глазах влюбленных, в четырех отчаянных глазах. А вдали за лесом и за лугом, чередой бетонных эстакад, как удав, окольцевал округу неразрывный неприступный МКАД.

Перейдем к началу нашей сказки, про русалок и сынов земли. Как-то встали на шоссе Варшавском в предвоскресной пробке жигули. Жизнь в тот день казалась сущим адом, солнце жгло июльскую листву, москвичи автомобильным стадом покидали грязную Москву. За рулем сидел рубаха-парень. Рома. Несудим и неженат. По национальности – татарин, ну а по профессии – медбрат. Рядом с ним, насвистывая песню из репертуара Бритни Спирс, развалился в неудобном кресле Жорик: раздолбай и пофигист. Пять часов подряд они стояли, в двух шагах – бескрайний хвойный лес. А на задних креслах прокисали: пиво, водка, мясо, майонез. Воздух магистрали сух и горек, полной грудью в пробке не вдохнуть. Предложил, взглянув в окошко, Жорик: "а давай свернем куда-нибудь?" Слово – дело. Много сил не надо чтобы заглянуть в страну чудес. И закон субботней автострады был нарушен поворотом в лес.

Даже насекомым было жарко, над рекой повис жестокий зной, в этот день влюбленные русалки от жары спасались под водой. Вдруг раздались из-за косогора, за которым лесополоса, гул автомобильного мотора, грубые мужские голоса. Жигули, обдав окрестность смрадом, выкатились прямиком к реке и своим слегка помятым задом ткнулись в пышный куст невдалеке. А потом, собрав в лесу валежник и сложив на берегу костер, двое незнакомцев безмятежно завели пространный разговор. Шашлыки по быстрому настряпав, щедро пиво с водкой намешав, мужики, как водится, о бабах стали с расстановкой рассуждать. В этом рассуждении нелестном, скажем прямо, было много слов, что, мол, современные невесты, люто ненавидят мужиков. В общем, "главный разговор о старом", унижавший всех приличных дам. И одна из слушавших русалок возразить решилась мужикам.

Солнце улеглось за косогором, стал слегка спадать июльский зной, показалась из воды Аврора, грудь прикрыв изящною рукой. Приковала пламенные взгляды девичья невинная краса, нежная, как майская прохлада, сочная, как летняя роса. Мокрые распущенные косы обнимали тонкий абрис плеч, красота красавицы курносой поражала сердце, словно меч. Красоты такой не видев с роду (женских прелестей он был знаток), Жорик без раздумий спрыгнул в воду и к себе красавицу привлёк. Он шептал ей с замутненным взором про любовь и неземную стать, и, слегка опешив от напора, та дала себя поцеловать. Поцелуи разные бывают: нежные, похожие на сон, от которых сердце замирает. Жорик в поцелуях был силен.

Вечер наползал на лес несмело, в небе засияли искры звёзд.

– Слушай, Рома, тут такое дело, – выдал Жорик, – у девчонки хвост.

Чудеса случаются на свете, но о них не стоит говорить. Рома с раздражением ответил:

– Знаешь, Жорик, надо меньше пить.

Жорик повернулся деловито, снял ладонь с русалочьей груди, произнес, пытаясь скрыть обиду:

– Хочешь, подойди и посмотри!

Рома долго гладил торс русалки чувственной медбратовской рукой, а потом сказал с прищуром жалким:

– Ладно, Жорик, верю, хрен с тобой.

Водка окрыляет временами, сущность опьянения проста: трезвый парень думает мозгами, пьяный парень – низом живота. Коль в руках прекрасная девица, а в висках безумствует набат, очень тяжело не соблазниться, даже если ты давно женат.

Жорик огляделся воровато, и сказал, не ведая стыда:

– Знаешь, Рома, у меня хвостатой не было в постели никогда.

Даже не вступая в перепалку (с личной психотравмой сложно жить) разрыдалась бедная русалка, пробуя парней отворожить. Алкоголь в крови слезам не верит, пьяный не подвержен колдовству. Вытащили девушку на берег, мягко усадили на траву...

Зачастую в сексе мало сказки, все дороги приведут в кровать. Но порой волшебные отмазки удается девушкам рождать. Главное в победе что? Смекалка! Кто умнее, тот и победит. От тоски зажмурилась русалка, прошептала:

– У меня же СПИД.

Жорик улыбнулся деловито, как прожженный коренной москвич, прошептал незлобно, без обиды:

– У меня, сестрёнка, тоже ВИЧ.

Лишь в мечтах встречается удача. Сказка – ложь, мечта наоборот. В этой жизни всё слегка иначе: алкоголь, насилие, залёт. Но поскольку мы сегодня в сказке, ну а в сказках всяко может быть... В общем, повезло зеленоглазке, право слово – что тут говорить. В миг, когда не избежать постели – всё, приплыли, как тут ни крутись – злые брызги над водой взлетели, злые звезды над рекой зажглись. Мужики застыли от испуга, сразу позабыв про франтовство. А чешуехвостая подруга над рекой творила колдовство.

Издревле, аж с сотворенья мира (так преданья древние гласят) существует в мирозданье сила, что мощнее прочих в сотни крат. Компоненты этой силы редки, их найти под небом нелегко: верность женщины, любовь кокетки, цвет хвоща и птичье молоко. Но законы древней энтропии поменяют мирозданья нить, если порождения стихии в судный день научатся любить. В этот миг, когда сердца русалок стали биться четко в унисон, небо вспышка света разорвала, молния ударила в газон. Загорелась Ромина рубаха, подпалила жухлую траву, и, слегка обделавшись от страха, Жорик с Ромой двинули в Москву.

Спьяну проезжая по Варшавке просто неприятности словить, мы же подошли к концовке сказки, где мораль вполне могла бы быть. Но у этой сказки нет морали – жизнь она сама себе мораль. Жигули камаз поцеловали, бак рванул, оплавился дюраль. А медичка – древняя старуха, главный спец ГАИ по головням, осмотрев два обгорелых трупа, буркнула: "Не повезло парням".

Этот мир растрепан, наг и жалок, не осталось в обществе людей: девушек, способных жить без палок, мужиков, живущих без блядей.

А любовь? Она удел русалок.

2006-2007 год

Тогда, в сорок втором, когда год считался за век, и за вредность давали фронтовые сто грамм, на латвийской границе, где только сосны и снег, два брата сошлись назло балтийским ветрам. Они были похожи, как бывает похожа родня: светло-русые кудри, слегка заметный акцент. Но между ними границу уже прочертила война. Известная обывателю из кинолент. Война, имеющая значение для страны, и шагнувшая из фронтовых сводок почти в каждый дом. Всю боль и ужас этой страшной войны наш современник может представить с большим трудом. Во время войны матери бросали своих детей, а отцы убивали за кисет табака. Война превратила тружеников в зверей, война окрасила алым цветом снега.

Они шли по касательной, не спеша, тщательно размеряя шаги, почти налегке. У одного на шее висел ППШ, у второго шмайсер был крепко зажат в руке. Они избегали смотреть друг другу в глаза, потому что в глазах может отразиться душа.

– Ну здравствуй, брат, – один другому сказал.

Второй несмело опустил ППШ.

– Какими судьбами? Сколько зим, сколько лет? Ты в красной армии, а вроде был не дурак. Ты помнишь, жил над нами Валдис-сосед. Его перед войной забрали черти в гулаг. Послушай, брат, вся ваша правда в крови. Ну, если хочешь, погляди на свой флаг. Подумай, брат, ты раньше был башковит. Твоя судьба – этап и грязный барак.

– Не надо, брат. Ты был по жизни хитрей, но эта хитрость вышла боком другим. Ты помнишь жил за стенкой Изя-еврей? Ты в курсе, брат? Давай тогда помолчим. Поверь мне брат, нацизм – вселенское зло, он должен быть любой ценой сокрушен. Тебя, мой брат, не в ту тайгу занесло. Ведь ты не фриц, ты был рождён латышом.

– Да, я латыш, не фриц и даже не рус, и у меня есть, брат, своя голова. Не нужен Латвии Советский Союз. Но и Германия нам, брат, не нужна, – он помолчал, потом в котомку полез и вынул фляжку, фронтовую – с орлом, – да, я согласен, я продался в СС. Но даже здесь, брат, я воюю со злом. Они пришли на нашу землю с мечом, чтобы отправить нас в Сибирь, в лагеря. А тех, кто показался им богачом, теперь как саваном укрыла земля. Я знаю брат, что ты дерёшься за них, что красный цвет тебе сегодня милей, но вспомни, брат, об ожиданьях ночных, о стуке сердца и тихом скрипе дверей.

– Не говори мне кто здесь прав-виноват, я как-нибудь пойму и сам, без тебя. Ты помнишь, в Клайпеду вошел штурмотряд, потом три ночи полыхала земля. Там отбирали коммунистов, цыган, евреев, русских… для работ по фронтам. Ты видел, брат, у переправы курган? Так вот, поверь мне, все они сейчас там. Я знаю, ты туда, где лучше пролез, ты с детства был такой деловой. Но все каратели носили форму СС. Вот почему нет смысла спорить с тобой.

Они сидели на промерзшей земле, смотрели в небо и курили табак. Они твердили о жестокой войне, их лица саваном укрыл полумрак. Они упрямо отводили глаза, но где-то там, на дне был спрятан рассвет, они под утро возвратились назад, позёмка тихо укрывала их след.

Они мечтали о свободе страны, о том, чтоб не искать среди соседей врагов. Им суждено пройти весь ужас войны, от Подмосковья до альпийских снегов. Но и сегодня, поколенья спустя, не может быть разрешен этот спор. Всё вроде просто, только выбрать нельзя из пары древних, как история, зол.

2007 год

Великий лорд стоял на берегу большой реки, распластанной и сонной. Горел огонь в его глазах бездонных, янтарных, словно солнце на снегу. Его прищур хранил безбрежье рек, вой волка, стон совы, бесчинство ночи. Он ждал меня, едва сомкнувши очи – красивый бледнолицый человек. А за его спиной виднелась рать. Тяжелые, но мощные пищали решения безмолвно ожидали: они всегда имеют что сказать.

Я шёл навстречу, голову склонив, сын двух племён – гиены и шакала. Судьба незрячая жестоко наказала меня, в эпоху перемен родив.

– Ну что же, краснокожий, говори, – Янтарный Лорд насупился сурово. – Ты знаешь, что скажи сейчас я слово, и ты уйдёшь в страну большой зари.

Я улыбнулся просто, без затей. В глаза взглянул спокойно, без опаски, промолвил тихо:

– Чужеземец, здравствуй, я рад встречать нечаянных гостей. Приветствую усталых моряков, явившихся по воле волн прибрежных. Мне кажется, что я когда-то прежде вас видел вереницей мрачных снов.

– Скажи где золото, и мы вернёмся вспять, оставив твой народ и край тенистый, – сказал мой собеседник слишком быстро.

Да, не умеют чужеземцы лгать.

– Небесный гром в руках у чужаков не властен над свободными сердцами, – мой голос был печален и суров.

А человек с янтарными глазами, как хмурый дух, стоял на берегу большой реки, к ней повернувшись задом.

– Безумец, отвечай, где Эль Дорадо?

– Не знаю. Не отвечу. Не могу.

Он улыбнулся кончиками губ, как волки скалят зубы перед свалкой:

– Ну что же, раз тебе себя не жалко, то ты безумен, счастлив или глуп.

– Да я безумен, потому что ум – ни что иное, как кусок гранита. В огне земном до времени отлитый, он пылью станет через сотни лун. Конечно, счастлив я, а в счастье глуп, судьба глупцам потворствует с лихвою. Ведь я сегодня говорю с тобою, а мог молчать мой охладевший труп.

– Да, так оно и будет, чёрт возьми! Язычник, недоделок, чужестранец. Плешивый пёс с распухшими глазами. Да как ты смеешь говорить с людьми, которые, потратив много лет, минуя океан и все барьеры, смогли воздвигнуть основанье веры и принести спасенье в Новый Свет!

– Блеск золота глаза испортил вам, ты видишь только то, что видеть хочешь. На золоте лежит заклятье ночи, оно посвящено иным богам.

– Иным богам? Я знаю Одного, – здесь лорд себе позволил рассмеяться. – А идолы в монеты превратятся, чтоб послужить величию Его.

– Ты бескорыстен только на словах, лесные духи – страшная награда. Проклятье золотого Эль Дорадо лежит на этих девственных лесах.

– Проклятье?

– Да, проклятье!

– Что за бред?!

– Законы совести неумолимы!

– Меня в свой час они минуют мимо.

– Да у тебя и совести-то нет!

– Что ж, ты умрёшь, ты превратишься в прах, а кровь твоя уйдёт в речную воду.

– Я буду первым, павшим за свободу в прекрасных внешне, пр?клятых лесах.

– Мы на твоих костях построим форт, – промолвил человек с янтарным взглядом.

– И как он будет назван? Эль Дорадо?

– Глупец. Он будет назван Новый Йорк.

2006 год

По полю несутся кони, а сверху горит луна. У неба свои законы, своя у мечты цена. Вас двое на целом свете, на счастье хватает сил, и треплет бродяга ветер гнедые вихры кобыл. Ещё не пришла усталость, а в горле прогорклый ком. Девчонка к тебе прижалась, упругим своим соском. О чем ты мечтаешь, милый? – она поболтать не прочь, и ты, промолчать не в силах, легко говоришь всю ночь. А утром ночные мысли запишешь к себе в дневник, который в каком-то смысле стал первой из личных книг. Бумага, по слухам, стерпит, свинья, говорят, не съест. И строчки легко, от сердца ложатся в один присест. А солнечный луч украдкой заглянет к тебе в тетрадь, сползая по фразе краткой: "всем сердцем умей мечтать". Мечта – прототип таланта, ведущий к победе свет. По жизни скользит шаланда твоих подростковых лет. Быть лучшим, купаться в славе – надежды и впрямь просты, но только никто не вправе разрушить твои мечты. Ты пишешь всё лучше, злее, вокруг говорят "талант". Ты многого не умеешь, не знаешь простых констант. Но мысли рождают слово, а следом приходит дар. Ты быстро постиг основы, умеешь держать удар. Мелькают статьи в журналах, а в текстах живет тоска. Призванье тебя поймало, и гулко стучит в висках. Уже не горит в оконце загадочно-яркий свет. И ты не грустишь о солнце, о страсти былых побед. Куда-то уходят годы, с полями исписан лист, вокруг понимают, что ты писатель и журналист. Коротким и ёмким лидом, оформленным шрифтом таймс, выносишь свои обиды на тех, кто не смог мечтать. И нехотя ставишь точку скупой сединой чернил, совсем позабыв про дочку, которую не родил. А подпись под текстом будет: "Мол, жил и творил не зря". Приедут чужие люди, из тех, кто читал тебя. Накроют столы в столовой, в графины нальют вино... Живущие только словом, по сути, мертвы давно. Пока ты плюешь на это, работаешь по ночам, и пишешь статьи в газеты, и глушишь холодный чай. Блестяще владея фразой, как воин Христов – мечом, по капле теряешь разум, в пространных статьях ни о чем. А помнишь былые годы? Слепящий весенний дождь, волнительный вкус свободы, хмельную ночную дрожь... И было вас только двое, на счастье хватало сил. И ты не болел мечтою, а просто красиво жил. Купаясь в любви и лете, тогда ты не смог понять: больнее всего на свете всем сердцем уметь мечтать.

2008 год

Пытаясь выбирать из меньших зол, пока ещё не вмерла Украина. Вступающих на Киевский престол традиционно чествует чужбина. Так повелось давно, ещё с Орды, так закрепилось в украинском нраве. Устои власти испокон тверды – чьи тумены сильнее, тот и правит. Сей нерушимый царственный завет был утвержден под Киевом Батыем, и с той поры и вплоть до наших лет не изменялись правила простые. Орда и Польша, а потом Москва свою державу здесь пытались строить. Две первые – по праву большинства, последняя ещё по праву крови. Простые люди – ходовой товар, но пролитая кровь всегда нелепа. Купившись на поддержку янычар, отмежевался от Петра Мазепа. Он верил в независимость страны, в величие грядущей Украины… Иллюзии правителям вредны, они рождают ранние седины.

А, впрочем, годы не воротишь вспять, закручена эпоха по спирали. И снова время князя выбирать, как раньше – до Батыя – выбирали. Пусть люди здесь слабейшее звено (а рвется, как известно, там, где слабо), сегодня ничего не решено, и всё в руках предвыборного штаба.

Итак, их двое: ставленник Москвы, почетный уголовник Украины, чьи планы совершенно не новы, а трели неизменно соловьины, и дамочка, забывшая о том, что женщинам в политике нет места. Лишь двое претендующих на трон соседнего с Россией королевства. Крещатик – выразитель их идей, Майдан – свидетель их душевной смуты. Два Гулливера собственных страстей, когда вокруг сплошные лилипуты. Они стоят, но каждый на своём, их идеалы не всегда прозрачны. И пусть «вона працює» день за днём, а он – известный джентльмен удачи, но их навеки обручает рок, сама судьба вручает им мандаты. В его надеждах свил гнездо совок, её мечта – Евросоюз и НАТО.

Они вполне доверились судьбе, за их спиной два новых государства. В каком отныне жить видней тебе, а вовсе не московскому боярству. Седьмое февраля – не выходной. Осталось только двое. Либо-либо. Пора решать, что будет со страной. Тебе решать. Приди и сделай выбор.

2010 год