Бутылочка профессора Клейна

Профессор вступил в Южную Пристань с севера, по Каменному Тракту.

Это само по себе уже могло стать сенсацией местного масштаба – после злополучного землетрясения город был отрезан от континента, и путники прибывали сюда исключительно по морю. Профессору было «за пятьдесят», причём насколько сильно «за» не смог сказать даже намётанный глаз Павла Смельцова, служащего швейцаром в Гранд Отеле. Предупредительно распахнув дверь, Павел учтиво поклонился – за что тут же получил мелкую ассигнацию «начайных». Профессор подошел к стойке и опустил на пол туго набитый пехотный ранец из телячей кожи.

– Чего изволите-с? – словно по волшебству за стойкой появился сорокалетний управляющий Гранд Отелем Игорь Иванов в безукоризненно белой сорочке и галстуке-бабочке. Излишняя, на взгляд Павла полнота, ничуть не мешала Игорю с соответствующим уровню заведения изяществом принимать постояльцев. Вот и сейчас он широко улыбался, в полной мере демонстрируя профессору дружелюбие и открытость.

– Моё внимание привлекла ваша мансарда, правильно ли я понимаю, сударь, что там расположены апартаменты?

– Разумеется-с. Осмелюсь заметить, роскошные апартаменты, которые сейчас совершенно пустуют. Они будут стоить вам…

– Устраивает, – буднично сообщил профессор, оборвав управляющего на полуслове. – Поднимите наверх мою кладь.

– Как вас записать, сударь? – почтительно склонился Иванов.

– Профессор… – здесь он на секунду замялся. – …Ричард Клейн.

– Родственник? – неожиданно заинтересовался управляющий.

– Всего лишь однофамилец. Не ожидал, что вы знакомы с трудами Феликса Клейна.

– Он читал мне в Гёттингенском Университете теорию чисел. Между нами, он единственный тамошний преподаватель, на чьих лекциях студентов не клонило в сон.

– Математика – это царица наук, – профессор указал пальцем в потолок. – К сожалению, нынешняя молодежь этого не понимает. Совсем не понимает.

– Всецело разделяю ваше мнение, сударь. Не сочтите за невоспитанность, что привело вас в наш городишко?

– Императорская Санкт-Петербургская Академия наук, пропади она пропадом. Оторвали от научных изысканий, предлагают исследовать здешнюю аномалию.

– Не вы первый, не вы последний, профессор Клейн. Академия наук, убедившись в своём бессилии, шлёт к нам самых разных специалистов: физиков, географов, ботаников… Даже специалист по оккультным наукам у нас как-то останавливался. Правда, надолго не задержался – на следующий же день отправился обратно в столицу, даже вещи оставил, дюже ему наш порт не понравился. Надеюсь, сударь, вам повезет больше.

– Мне непременно повезет больше, – профессор натянуто улыбнулся. – Если вы не возражаете, я хотел бы пока прогуляться. Эти клёны на площади…

– Платаны.

– Не суть важно. Они напомнили мне интересную топологическую задачу, над которой я бы с удовольствием поразмышлял некоторое время. Вот недельная плата за апартаменты, – профессор положил на стол пачку ассигнаций. – Южная Пристань – красивый город.

Когда профессор вышел на улицу, Игорь Иванов кивком подозвал Павла.

– Что думаешь?

– Ты про профессора? По-моему, типичный чудак, с головой ушедший в свою математику. К тому же, не шибко преуспевающий, коли путешествует без ассистента, а вся его кладь умещается в армейский ранец.

– Вот именно, типичный. Я бы даже сказал архетипичный, такой, коими профессуру видят мещане. Слышал, как он удивился, когда я сказал, что знаком с трудами его однофамильца?

– Думаешь, врёт, и на самом деле никакой он не математик?

– Обрати внимание, сам он ни разу не сказал, что он математик. Хотя, полагаю, в математике он вполне себе разбирается.

– С чего ты взял? Тыкать пальцем в потолок, с умным видом заявляя, что математика – царица наук, могу и я.

– Он оплатил апартаменты ровно на неделю. Копейка в копейку, учитывая наценку выходного дня и пятничную скидку. Это притом, что стоимость номера я так и не назвал. Не прост наш профессор, ох не прост. Не удивлюсь, если он, помимо прочего, служит в Тайной канцелярии.

– Так она ж упразднена Александром Павловичем. Уж почитай сотню лет как упразднена.

– Это у нас упразднена, а в Триединстве, говорят, по сей день существует и даже процветает. Да и не одно Триединство на Южную Пристань завязано. Короче, присматривай левым глазом за профессором, дабы не стряслось чего. Знаем мы этих сумасшедших учёных.

Павел кивнул, и тут же выбросил профессора из головы. Подобные происшествия были в Южной Пристани нередки, светила мировой науки с завидной регулярностью пытались раскрыть тайну приморского городка, а агенты разведок всячески им в этом способствовали или препятствовали – в зависимости от гражданства и политических предпочтений пресловутых учёных. В сравнении с творящимся в порту ночью, шпионские игры были злом привычным, и горожане уже не шарахались от снующих по подворотням фигур в длинных плащах, под которыми при желании в разобранном виде можно спрятать даже аэроплан. Впрочем, профессор напомнил о себе следующим утром, когда смена Павла подходила к концу и первые лучи солнца уже освещали верхушки платанов. Он подошел к юноше и небрежно поинтересовался:

– Молодой человек, не желаете немного подработать? Мне нужен ассистент.

– А в чём будет заключаться моя помощь, и какое вы мне положите жалование?

– Мне нужен человек на посылках, который, помимо прочего, помогал бы мне во время проведения эксперимента.

Справедливо рассудив, что с позиции ассистента приглядывать за Ричардом Клейном сподручнее, да и лишние ассигнации никогда не помешают, Павел охотно согласился. Сразу по окончанию смены он поднялся на мансардный этаж и постучал в дверь занятых профессором апартаментов.

Посещать апартаменты Павлу доводилось не раз – служащие Гранд Отеля частенько подменяли друг друга, и внутреннее убранство номеров не было швейцару в диковинку. Массивные льняные занавески были отдернуты, пропуская в номер потоки солнечного света. На кровати был небрежно набросан нехитрый скарб профессора, на столе стояли две гостиничные чашки с горячим сортовым чаем и блюдо с баранками, а на тумбе возвышалось некое подобие перевернутой хрустальной вазы. Хрустальное чудо привлекло внимание Павла – в списке имущества отеля оно не значилось.

– Если не ошибаюсь, это скульптура – творение кого-то из кубистов? – предположил он. – Брак? Или всё-таки Пикассо?

– Ошибаетесь, молодой человек, – профессор с трубкой в руках сидел в кресле в дальнем от окна углу и время от времени вдыхал в себя табачный дым, пуская забавные кольца. Взгляд Павла зацепился за странного кроя темный костюм, чуть мятый и провисающий с боков, но, тем не менее, изысканный. – К современной школе живописи эта модель не имеет ни малейшего отношения. Присаживайтесь, угощайтесь чаем, баранками.

– Модель? – переспросил юноша, обнимая ладонями горячую чашку.

На его лице, по всей видимости, было столь явно нарисовано изумление, что профессор хмыкнул.

– Эта скульптура, как вы её назвали, ни что иное, как бутылка Клейна. Нет-нет-нет… Я не имею к её созданию ни малейшего отношения, она названа в честь Феликса Клейна, моего однофамильца.

– Не очень-то она и похожа на бутылку, – фыркнул Павел.

– Конечно, правильнее будет называть её «поверхность Клейна», – неожиданно согласился профессор. – Просто в немецком языке слово Fläche пишется почти так же, как и Flasche, вот и пошла путаница. Как вы полагаете, в чем особенность этой поверхности?

– Возможно, это какой-то топологический объект, – предположил юноша.

– Бинго! – профессор положил на стол трубку и захлопал в ладоши. Потом взял модель и неожиданно швырнул её в Павла. Юноша с трудом поймал статуэтку – она чуть не выскользнула у него из пальцев. – То, что вы сейчас держите в руках, является замкнутым двумерным дифференцируемым неориентируемым многообразием. Проще говоря, односторонней поверхностью.

– Это как лента Мёбиуса?

– Мне приятно, молодой человек, что вы слышали про работы Мёбиуса и Листинга. Возможно, вы не совсем безнадёжны.

Лицо Павла расплылось в улыбке. Профессор тем временем взял в руки чашку и с наслаждением стал прихлёбывать горячую жидкость.

– А ведь умели заваривать чай в российской глубинке, умели же…

– А эта односторонняя поверхность… – Павел сделал глоток горячего чая и закусил его мягкой баранкой, выпеченной в булочной мадам Щербы. – Чем она так примечательна?

Школьный учитель Павла пан Стименский был умнейшим человеком с точки зрения практической мудрости. К его чести, он щедро делился ей со своими учениками, вполне справедливо полагая, что мудрость не просто лучше знаний, но даже способна их заменить. Советам пана Стименского, Павел частенько следовал, потому что знаний таки не хватало. Так вот, пан Стименский любил говорить, что ежели вы увидели в учёном человеке страсть к определенной области науки, с явным интересом спросите его о сей области, и доколе не расскажет всё, что лежит на душе, он не остановится, а вы заслужите почёт и уважение.

– Это из области гомотопических групп, молодой человек. Как бы это сформулировать нагляднее? Вот у вас в руках сейчас кружка и бублик. Несмотря на внешнюю несхожесть форм, они гомеоморфны. Потому что при минимальной трансформации поверхности мы из бублика можем получить кружку, а из кружки – бублик.

– А бутылка Клейна? Чему гомеоморфна она?

– Другой бутылке Клейна. Либо чему-то совершенно невообразимому, – профессор рассмеялся низким гортанным смехом. – Сделать бублик из неё не получится.

– А что получится? – спросил Паша, обескураженный неожиданным взрывом веселья профессора.

– Хотел бы я это увидеть.

***

Ещё мальчишкой Михаил Стожаров часами торчал на кузнице, наблюдая, как под тяжелым отцовским молотом шипящий металл превращается в инструмент либо холодное оружие. Пойдя по стопам отца, он стал лучшим в городе кузнецом, а потом, с появлением разорившей конкурентов штамповочной мастерской, и единственным. Работал Михаил, в основном, с клинками. Склепать подкову – дело нехитрое, её и кузнечный пресс выдаст, а вот поди сделай на том же прессе казачью шашку, да такую, чтобы с одинаковым успехом гусиное перо и пехотный доспех разрубала.

Обычно заказов у Михаила собиралось немного. Оружие не терпит спешки, в него нужно вложить душу, только тогда оно не подведет владельца, станет ему и силой, и оберегом. Но после того как на рейде из странной дымки возник парусный флот, и одно из тяжелых чугунных ядер снесло южную стену кузницы, надвое расколов кузнечный горн, вдруг выяснилось, что кузнец городу нужен. Cправив c помощью казаков новую кузню, Михаил всерьёз взялся за работу, споро выполняя накопившиеся заказы. Одетый в кожаный кузнечный фартук, он методичными ударами разминал заготовку, когда в кузню вошёл Пашка Смельцов, племянник старого друга Михаила – Андрея Смельцова.

– Здравствуй, дядь Мих, – прокричал Пашка, стараясь заглушить ритмичные удары кузнеца.

– Будь здоров, пострел, – Михаил отложил молот и резким движением опустил заготовку в чан с водой. Будущая шашка пронзительно зашипела. – С чем пожаловал?

– Работа для тебя есть, дядь Мих! От питерского профессора, хорошо платит.

– Ну сказывай, что за работа.

– Вот, – Пашка вынул из сумки сверток, размотал ветошь, и глазам Михаила открылась вычурная бутылка с изогнутой ручкой.

– Ежели ты помнишь, я кузнец, а не стеклодув, – сухо сообщил Михаил, скинул рукавицы, расстегнул фартук.

– Это модель, дядь Мих, – не смутился Пашка. – Профессор хочет, чтобы ты такую же стальную сделал. С медной, этой, как его, облёткой.

– Оплёткой, – поправил Михаил и протянул руку. – Дай погляжу.

То что Михаил сперва принял за бутылку оказалось скорее статуэткой – без дна и двухслойной. Никакой функциональности, типичный образец современного искусства, вычурного и бессмысленного.

– И на кой она ему? – переспросил Михаил, внимательно разглядывая статуэтку.

– Опыты будет ставить, – тут же отозвался Пашка. – Он же не абы кто, учёный, его академия наук сюда прислала.

– Не он первый, не он последний. Многих она сюда присылала, токма толку нима. Не по зубам питерским академикам тайны Южной Пристани, ох не по зубам.

– Ну что, дядь Мих, сделаешь?

– Не, Паш, не потяну. Дюже она хитровыверченная. К тому ж у меня две шашки и кортик своего часа ожидают. Нехорошо это, наперёд оружия, экую финтифлюшку клепать. Да и не для кузни это дело, шибко много изгибов да заворотов. Да ты не тужи, сходи к жестянщикам в штамповочную, авось они сделают.

– Был я у них, – покаянно склонил голову Пашка. – Прости, что наперёд тебя пошёл, только и сам вижу, в кузнице такую красоту не сладить, слишком работа тонкая.

– Не, хлопец, «на слабо» меня не возьмёшь! – кузнец испытующе заглянул в глаза паренька, возвращая ему статуэтку. – Меня «на слабо» брать пытались, когда ты ещё титьку у мамки сосал. Слухай, а шёл бы ты к ювелиру, Семёныч такие вещи на раз делает!

Пашка радостно подпрыгнул и хлопнул себя ладонью по лбу:

– Я балбес! Спасибо, дядь Мих, к Семёнычу и пойду.

Когда Пашка ушёл, кузнец подошёл к колодцу, вытянул из него ведро воды, зачерпнул студеную водицу широкой мозолистой ладонью и щедро плеснул на лицо. Что-то не так было с этой пашкиной статуэткой, вот только что? Тяжело вздохнув, не от усталости, а от недоброго предчувствия, Михаил вернулся к работе, твердо решив вечером навестить архивариуса.

Архивариус был старше, чем любой другой житель Южной Пристани. Когда Михаил был ещё пацаненком и бегал с товарищами, по пустырям, играя в «казацкую вольницу», архивариус уже тогда был стариком. Никто в городе не называл его по имени, сначала из уважения к чину, а со временем имя отчество архивариуса просто забылись. Несмотря на известный указ императора Петра Алексеевича «сделать по две палаты каменные, от деревянного строения не в близости, со своды и полы каменными и с затворы и двери и решетки железными, из которых бы одна была на архиву, а другая на поклажу денежной казны», отдельной каменной палаты для хранения архива в Южной Пристани не нашлось. Ютился уездный архив в подвале канцелярии градоначальника. Полумрак подвала, вездесущая пыль и керосиновые лампы были тем сочетанием факторов, которые рано или поздно должны были привести к торжеству огненной стихии, но архивариусу каким-то чудом удавалось держать своё имущество в полной сохранности. Впрочем, в последние годы вместо керосинок архивариус использовал лампы Лодыгина. Одна, настольная, зачем-то была спрятана под плотный серо-зелёный абажур, приглушающий и без того тусклое свечение, а света второй, висевшей высоко под потолком, хватало только на то, чтобы высветить лохмотья потолочной паутины.

Когда Михаил спустился в подвал, Архивариус занимался своим любимым делом – корпел над какими-то важными документами. Прежде чем почтенный старец убрал книгу, кузнец успел рассмотреть на переплете надпись «The Wonderful Wizard of Oz».

– Чем могу быть полезен? – спросил Архивариус, поглаживая седые усы.

– Предчувствие у меня того-с. Нехорошее предчувствие, – замялся кузнец. В обществе Архивариуса он до сих пор ощущал себя мальчишкой.

– В наше время только предчувствиям и можно доверять. Что стряслось-то?

– Да Пашка Смельцов со статуэткой стеклянной прибегал. Просил такую же выковать, да медную оплетку к ней сделать. Говорит, профессор его послал, что из столичной академии прибыл.

– Стеклянную? С медной оплёткой? – Архивариус улыбнулся в усы. – Может, он лампу накаливания новую изобретает?

– Да нет, – кузнец стушевался. – Модель он принёс стеклянную. А копию стальную хотел заказать. С медной оплёткой. Выглядела она так, – здесь Михаил сделал волнообразный жест рукой, словно пытался вдеть нить в игольное ушко.

Архивариус извлек из конторки лист бумаги и карандаш.

– Рисуй.

Михаил схематично набросал стеклянную статуэтку. После первых же штрихов улыбка сползла с лица Архивариуса, дальше он сидел, наблюдая за работой кузнеца, насупившись, и только в самом конце, когда на бумаге были изображены узнаваемые формы, коротко спросил:

– Уверен?

– Да.

– Похоже, твои предчувствия тебя не обманули. Это бутылка Клейна.

– И чего в ней военного? – спросил Михаил.

– Ты знаешь, что такое лента Мёбиуса?

– Имею представление, – сказал кузнец.

После злополучного землетрясения, когда в Южной Пристани начала твориться чертовщина, самая северная улица города, Каменный Тракт, замкнулась на южный Охотничий Проезд по принципу этой самой ленты Мёбиуса. Что произошло с топологией пространства в окрестностях города, никто не знал, однако с тех пор попасть в Южную Пристань стало возможно только по морю. Одновременно с этим в городе стали происходить всякие странности, изрядно потрепавшие всем нервы.

– Так вот, если сшить друг с другом две ленты Мёбиуса, мы получим эту самую бутылку Клейна, – выдохнул Архивариус.

– Думаете, профессор затеял что-то нехорошее?

– Я боюсь этого.

***

Топологический эксперимент решили проводить в порту ровно в полночь. Сколько не пытался Павел убедить профессора, что порт и днём-то опасное место, а ночью туда здравомыслящий человек вообще не полезет, учёный был непреклонен. Заявив, что эксперимент имеет смысл только в фокусе аномалии, он продолжил изучать при помощи лупы изготовленную ювелиром модель, по ходу дела цепляя на медную оплетку какие-то миниатюрные прямоугольные пластинки с множеством лапок. Павлу ничего не оставалось делать, как положиться на мадам фортуну, которая вот уже двадцать лет отводила от него все напасти, и завалиться спать в ожидании полуночи.

Проснулся он уже ночью, когда большой багровый диск луны заглядывал в окно, а заунывный пронизывающий вой ветра пробирал до костей. Профессор уже собрал ранец и теперь курил трубку, наполняя апартаменты едким табачным дымом.

– Как спалось? – спросил он Павла, выбивая пепел в корзинку для мусора.

– Ещё не понял.

– Тогда собирайтесь, науку будем двигать.

Они шли по ночным улицам Южной Пристани, и по мере приближения к порту в душе Павла рос беспричинный панический страх. Профессор Клейн был, напротив, весел, он насвистывал какой-то незатейливый мотивчик, не обращая внимания на клубящийся вокруг порта туман, да странные тени, скользящие в подворотнях. Профессор начал казаться Павлу демонической личностью, одним из прислужников Люцифера. В какой-то момент страх победил жадность, и юноша решил плюнуть на обещанное вознаграждение – своя-то жизнь дороже. Профессор уловил настроение Павла и тут же достал из ранца пистолет – странный, приплюснутый, иностранного производства. Какая держава выпускает подобное оружие, юноша не знал, слишком необычны были его контуры. Как ни странно, с появлением пистолета страх отступил – налицо была не чертовщина, а всего лишь шпионские игры. Профессор пропустил Павла вперёд, держа пистолет наготове. Юноша не сомневался, Клейн выстрелит при малейшей попытке к бегству, он знал этот тип твердолобых фанатиков, прочно закрепившихся в научных кругах и спецслужбах.

Они неспешно спустились к морю, справа в тумане величественно возвышалась громада порта, над водой висела зеленоватая дымка, вдали стрекотали цикады.

– Нехорошо праздновать труса, молодой человек, наука этого не любит, – буднично сказал профессор, всё же не выпуская пистолет из руки. – Иначе потом придётся долго жалеть, и не только об ассигнациях.

Профессор чуть отвернулся, и Павел прыгнул на него, вложив в свой прыжок всю свою ярость. Он не учёл одного – камни на берегу скрипели, и профессор успел повернуться, прервав прыжок рукояткой пистолета. Мириады искр вспыхнули в глазах у юноши, и он провалился в темноту.

Когда сознание вернулось к Павлу, он обнаружил что лежит на бетонной плите. Руки и ноги юноши были связаны прочной бечевкой. В голове гудело. Профессор Клейн обнаружился неподалеку, он заканчивал монтаж установки, центром которой была сработанная ювелиром и модифицированная профессором бутылка. Из подсобного помещения к установке тянулся шнур, в котором Павел без труда определил электрический кабель.

– Пришли в себя? – профессор наконец-то обратил внимание на Павла. – Сейчас мы будем проводить грандиозный научный эксперимент. Есть шанс, что эта бутылка вывернет пространство наизнанку, а мы станем почти богами, получив доступ во множество слаборазвитых миров.

Павел начал подозревать, что ничем хорошим для Южной Пристани этот эксперимент не кончится.

– А если вы получите доступ в сильноразвитый мир? – попытался урезонить он профессора.

– То тогда вашему городу конец, – улыбнулся профессор. – Но хочу успокоить вас, молодой человек, это сильно вряд ли. Во-первых, я сам не из этого мира, и некоторые технические средства у меня имеются. А во-вторых, если бы существовали более развитые миры, они сами пришли бы к нам.

– Вот даже как? – из тумана за спиной профессора Клейна появились три фигуры. Павел узнал Игоря Иванова, Михаила Стожарова и Архивариуса. Говорил, по всей видимости, Архивариус, но влажный морской воздух сильно искажал голос, так что поручиться за это юноша не мог. – И соответствующая теория у вас имеется?

– Вы когда-нибудь слышали про Гипотезу Пуанкаре?

– Всякое односвязное компактное трёхмерное многообразие без края гомеоморфно трёхмерной сфере, – не меняя интонации сообщил Архивариус. – Я слежу за достижениями современной науки.

– В процессе её доказательства выяснились интересные факты.

– Так её уже доказали? – удивился Архивариус.

– В вашем мире нет. В моём – доказали. Так вот, для её доказательства использовался так называемый поток Риччи. Нет-нет, не подходите, стойте где стоите, иначе я вынужден буду стрелять. Так вот, проблема доказательства заключалась в том, что при использовании потока Риччи возникали сингулярности – точки многообразия, кривизна которых стремится к бесконечности. Такие точки пришлось вырезать, выравнивая метрику полученного пространства. Мы пока не располагаем инструментарием для более тщательного их анализа.

– И при чём здесь Южная Пристань? – не удержался кузнец.

– Я считаю, что ваш город – та самая сингулярность, невозможная в нашей метрике, но весьма допустимая в метриках большей размерности, – торжествующе заявил профессор. Поэтому я и провожу эксперимент с бутылкой Клейна, в трехмерном пространстве она, как я уже говорил молодому человеку, гомеоморфна только другой бутылке Клейна, а вот чему она будет гомеоморфна в четырехмерном пространстве, мы сейчас увидим.

С этими словами профессор рванул рубильник, и установка окуталась зловещим рубиновым сиянием. А потом учёный просто исчез, растворившись во влажном морском воздухе. Архивариус первым бросился к установке, переведя рубильник в положение «выкл.».

– Я же перерубил кабель, – сказал Михаил Стожаров, не отводя взгляда от оплавленной установки.

– Напряженности аномалии хватило, чтобы установка сработала и без электричества, – ответил Архивариус. – Давайте всё-таки посмотрим, чему оказалась гомеоморфна односторонняя поверхность, оказавшаяся в четырехмерном пространстве.

Ответ на этот вопрос был у всех перед глазами. Вместо бутылки Клейна установку венчала стальная скульптура, изображавшая фигу.