Лучше не жить вовсе, чем не
оставить следов своего существования.

(Наполеон Бонапарт)

Верный в малом и во многом верен,
а неверный в малом неверен и во многом.

(Ев. от Луки, 16:10)

Сокровища эмира были где-то рядом. Второй день мы шли по пустыне, время от времени сверяя маршрут с купленной в Багдаде картой. Моими спутниками были два самых отъявленных разбойника Ближнего Востока. Хасан, араб до мозга костей, уложил уже немало буйных голов. В своё время он возглавлял банду где-то в Персии. Потом за него назначили награду, и своя же банда продала Хасана шейху, благоразумно рассудив, что лучше иметь много денег, чем неприятности. Неприятности они всё же получили, когда Хасан сбежал из тюрьмы и собственноручно вырезал всех бывших соратников.

Вторым моим спутником был Саид – умный и от этого вдвойне опасный узбек. О его прошлом я практически ничего не знал, а те крохи, которые перед началом операции мне подкинули в Мекке, как оказалось, не соответствовали действительности. И теперь я абсолютно не представлял, чего можно ожидать от навязанного мне судьбой спутника.

Пещера, к которой нас вывела карта, оказалась завалена большими валунами, и мы почти целые сутки раскапывали вход. Но наш труд был достойно вознаграждён. Впереди открылась сокровищница. Мы осторожно спустились внутрь, и в этот момент Хасан громко вскрикнул.

– Что случилось? – спросил я, незаметно доставая из рукава нож.

– Змея... Меня укусила змея.

– На выпей, – Саид протянул Хасану флягу. – Это противоядие.

Араб благодарно кивнул и сделал большой глоток. Лицо Хасана позеленело, и он, схватившись за горло, упал на землю.

– Меньше народа – больше доля каждого, – флегматично заметил Саид.

– Точно! – я покрепче зажал в руке нож и бросился на него.

Тот парировал мой удар изумительной по своей красоте диадемой. Я потряс ушибленной рукой и приготовился броситься на Саида во второй раз. Но меня отвлекла боль в нижней части живота. Я посмотрел вниз и увидел торчащую из брюха кривую саблю. В тот же миг я рухнул на груду сокровищ.

Я открыл глаза и понял, что нахожусь в Московском институте времени. Момент пробуждения всегда интересен с точки зрения мыслительного процесса. Всё происшедшее в глубине веков имеет тенденцию проскакивать мимо сознательной области мозга, оседая в подсознании. Вот и сейчас, я смог восстановить происшедшее, только приложив значительное усилие.

На самом деле я не был в прошлом. И не умирал там, в сокровищнице эмира по причине собственной самонадеянности. Первый принцип Бойля-Вишневского гласит, что материальные объекты не способны перемещаться во времени. Но согласно второй поправке Григоряна, сознание не обладает функциональной темпоральной инертностью свободной материи. Следовательно, приложив некоторое усилие, мы можем совместить матрицу сознания путешественника во времени с матрицей сознания реально существующего исторического персонажа. Таким путём мы можем получать некоторую информацию о событиях, происходивших в различных темпоральных слоях.

Воспоминания, полученные мной несколько минут назад, принадлежали одному из персидских воинов, по своей глупости связавшемуся с крупнейшим грабителем могильников Саидом Аль Фамахом.

– Ну что? – как всегда, первым, что я услышал, был вопрос, из-за которого я и мотался в толщу веков.

– Диадема, выставленная на аукционе в Торонто – фальшивка. У настоящей диадемы эмира семнадцать рубинов, а не двенадцать. И выглядит она немного иначе.

– Нарисуй её, пока не забыл.

– Хорошо.

Я принял протянутые мне бумагу с карандашом и уверенными линиями набросал контуры диадемы, благодаря которой остался в живых Саид. Очертания бесценной исторической реликвии плавно ложились на бумагу, когда в комнату заглянул руководитель проекта – Витя Доминиченко.

– Алекс, бросай эти каракули, есть работа.

Я обиженно посмотрел на Виктора.

– А я чем, по-твоему, занимаюсь? Только вернулся из Бухарского эмирата, и сейчас составляю отчёт. По правилам у меня есть неделя отпуска.

– А как насчёт тройной оплаты? – Виктор лукаво улыбнулся.

Я глубоко вздохнул.

– У меня возникло просто непреодолимое желание поработать. Куда меня направляют на этот раз? Пятый век? Шестой? Угадал?

– На этот раз тебе придётся остаться в 2057 году от рождества Христова, – ответил Виктор.

– То есть? – спросил я. – Ты что-то говорил о работе...

– Полетишь во Францию. В институте времени в Лионе проводятся совместные российско-французские исследования на тему "Влияние дупликации генотипа на матрицу сознания при темпоральном смещении". С нашей стороны в этой работе принимает участие известнейший российский генетик Наталья Ключевская. И они, кажется, наткнулись там на что-то интересное...

– А при чём здесь я? Если нашему институту требуется там наблюдатель, то почему бы тебе не поехать самому?

– Наблюдатели-то там будут, об этом не беспокойся. Дело в том, что планируется провести эксперимент по исследованию вновь открытого свойства. А ты знаешь, сколько у Франции профессиональных хрононавтов?

– Мало, – согласился я.

– Нет, не мало, – спокойно возразил Виктор. – Их нет совсем! Абсолютно!

– За исключением Жана Ленди.

– Жан погиб во время вчерашнего эксперимента по банальнейшей причине нарушения техники безопасности темпорального совмещения.

Я присвистнул.

– Иначе говоря, лучший французский хрононавт гибнет во время опасного эксперимента, и французы, не решаясь рисковать собственными кадрами, вызывают специалиста из Москвы???

– А что по поводу десятикратной оплаты? – невозмутимо спросил Виктор.

– Мне плевать на деньги, – произнёс я, мысленно давая себе слово не лезть больше в долги, – но я патриот России.

– Стало быть, ты едешь? – уточнил Виктор.

– Еду, – хмуро ответил я.

В Лионе меня встречал президент французской академии наук Жерар Бредшо. Я несколько растерялся, когда увидел, что сей мэтр ожидает меня у трапа самолёта. Несмотря на очередное потепление в русско-французских отношениях, я был из социалистической России, а он из буржуазной Франции.

– Рад видеть вас, Жерар! – произнёс я по-французски, обнимая старика за плечи.

– Взаимно, Алекс! Взаимно!

– И на хрен я вам здесь понадобился? – спросил я, перепрыгивая на русский. Во французском языке, к сожалению, нет полноценного аналога выражения "на хрен".

– Сам знаешь...

Русский язык Жерара был весьма далёк от совершенства.

– Что это за эпохальное открытие, которое позавтракало Жаном и собирается пообедать мной?

– Мне очень жаль, Алекс.

– Конечно, вам жаль, Жан был лучшим вашим хрононавтом. Без него французские исследования в области темпорального поля будут отброшены лет так на двадцать назад.

– Жан был моим другом, – Жерар тяжело вздохнул. – А эта хреновина, до которой додумалась ваша Наталья Ключевская, ни что иное, как обратная связь между матрицами сознания объекта и хрононавта.

– Ни хрена себе! А почему ей никто не объяснил, что это невозможно? Структура времени обладает строго фиксированной полярностью, иначе все три правила Юрченко можно отправить в задницу.

– Представь себе, она права. Вся загвоздка лежит в одном из сегментов кода ДНК. При проведении эксперимента мы обычно имеем образцы ДНК хрононавта, находящиеся, естественно, в нём самом, а так же сигмаэнергетический потенциал, приблизительно настроенный на разум объекта. В результате хрононавт видит глазами носителя, слышит его ушами и при этом вся информация становится доступной нам. Ключевская же предложила для настройки обратной связи использовать образец ДНК объекта. При этом должен возникнуть двусторонний обмен информацией между объектом и хрононавтом...

– То есть, сознание объекта будет управлять телом хрононавта? – я от души рассмеялся.

Жерар на мою шутку никак не отреагировал. Когда до меня это дошло, я подавился собственным смехом.

– Это действительно так? – спросил я.

– Очень может быть... Мы ничего не знаем. Для экспериментов такого уровня у Франции нет никакой базы. Понимаешь, никто в мире не подошел ещё настолько близко к познанию времени. Даже сверхсекретные лаборатории коммунистического Китая не готовы сегодня дать ответа на твой вопрос.

– А предположения есть?

– У нас есть несколько реалистических гипотез. Первую ты только что высказал. Вторая заключается в том, что между сознаниями хрононавта и объекта будет установлена двусторонняя связь. Четвёртая и, как мне кажется, самая реальная из всех предложенных гипотез, заключается в том, что не произойдёт ровным счётом ничего нового, а весь мир будет дико смеяться над бреднями русской свинарки и кучи французских остолопов.

– Вы пропустили третью гипотезу, – заметил я спокойно.

– Да. Её выдвинул Григорян.

Имя этого известнейшего армянского учёного, непосредственно приложившего руку к разработке теории хронополя, долгие годы было на слуху. Вот только сам Григорян не показывался общественности лет тридцать, предпочитая суете научной жизни спокойную старость на родине.

– И что сказал Армен Петрович?

– Он считает проведение подобного эксперимента очень опасным для всей Солнечной системы. И, естественно, свои слова он ничем не аргументирует...

– Конечно! – усмехнулся я. – Вряд ли он способен сказать что-нибудь новое. Все эти тридцать лет наука не стояла на месте.

– Я информирую тебя об этом, потому что некоторые особо несознательные личности его заявление расценивают как предупреждение человечеству о грядущем апокалипсисе.

– Magister dixit... – улыбнулся я. – Для кого-то и сегодня Григорян непререкаемый авторитет.

– Я рад, что ты придерживаешься иной точки зрения, – Жерар похлопал меня по плечу. – Вот твоя машина.

Я заглянул внутрь просторнейшего кадиллака и столкнулся взглядом с сидевшим в нём человеком. Этого субъекта звали Поль Лейман, и в последнюю нашу встречу, он чуть не посадил меня в евротюрьму. Лейман приветливо улыбнулся и указал на заднее сидение.

– Извини, забыл тебе сказать, – произнес Жерар. – Европол приставил к тебе своего человека. Для твоей же безопасности...

Французский государственный институт темпорального поля на поверку оказался небольшим трёхэтажным зданием постройки начала XXI века. Нечего говорить, что он ни в какое сравнение не шёл с московским аналогом.

– Печальное зрелище, – произнёс Поль, разорвав висящее всю дорогу молчание.

– В таком состоянии сейчас находится вся европейская наука, – заметил я.

Поль политкорректно промолчал. Я не сомневался по поводу причин, которые побудили правительство Евросоюза приставить ко мне индивидуального телохранителя. Если открытие, которое сумела совершить Наталья, окажется действительно эпохальным прорывом в области исследования темпоральных смещений, то мне вряд ли дадут беспрепятственно покинуть территорию Евросоюза. Начавшаяся в 20-е годы этого века вторая холодная война, вызванная резким падением политического влияния Соединённых Штатов на мировую политику, вкупе с противостоянием Евросоюз – Свободный Китай, спровоцировала гонку технологий, куда, в силу давних научных традиций, оказалась втянута и Россия.

Мы поднялись на второй этаж. На лестнице я встретил располневшую дамочку, осыпавшую отборным русским матом незадачливых французов.

– Добрый день, Наталья Леонидовна, – произнёс я самым благожелательным голосом.

– Здравствуй, Лёша, – ответила она тоном, полным материнского сочувствия. – Что так долго, мы тебя уже заждались...

– Бюрократические проволочки, Наталья Леонидовна, – ответил я, выдавив из себя вымученную улыбку.

– А Жерар, мать его, для чего в аэропорт ездил? Ни фига эти французы не способны сделать. И это называется рыночной экономикой?

– Базар – он и в Иране базар, Наталья Леонидовна. Вы лучше скажите, что светилам науки надо от простого русского хрононавта?

– Твоё личное присутствие два с половиной века назад... Подумай сам, Лёша, ну не на чашечку же чая я тебя пригласила.

– Когда запуск матрицы?

– Ишь, какой верткий! Тебе так и не терпится попасть в прошлое? – Наталья Ключевская попыталась улыбнуться, но было видно, как она вымоталась за последние дни. – Завтра запуск. В семь тридцать по Москве. Часы не переводи – пусть эти неудачники подстраиваются под наше время!

– Отлично! В таком случае я поеду в отель спать... В смысле, готовиться к запуску. Кстати, а кому посчастливилось стать моим носителем?

– Наполеон Бонапарт!

Моя непринуждённая улыбка в этот момент больше напоминала звериный оскал.

Утренний чай по вкусу походил на заваренный веник. Французские отели эпохи окончательного загнивания капитализма не отличались особой презентабельностью. Наскоро облачившись в спортивный костюм, я подавил в себе ростки недовольства, способные испортить весь день и отправился в институт. Я переступил порог сего почтенного заведения, когда часы показывали без пятнадцати минут семь. По коридорам уже шныряли люди в белых халатах, пытаясь изобразить бурную деятельность, хотя, насколько я знал, это было банальное очковтирательство, которое в Московском институте времени изжили ещё лет сорок назад.

– И всё у них, Лёша, не как у людей, – пожаловалась мне подошедшая откуда-то из-за спины Ключевская. – Ни сроков не могут выдержать, ни запуск провести по-человечески. Представляешь, у руководителя запуском часы на целых пять минут спешат!

– Наверное, он просто не любит опаздывать, – предположил я. – Вот я свои часы на целых семь минут вперёд ставлю!

– И это называется институт времени! – как мне показалось, Ключевская меня не услышала, однако от дальнейшего бурчания Наталью Леонидовну оторвал голос из репродуктора, на ломаном русском сообщивший, что её ждут в кабинете главного энергетика.

Избавленный от навязчивого общества соотечественницы, я, не спеша, поднялся в предстартовый отсек. Ровно девяносто секунд ушло у меня на прохождение дезинфекции. Без одной минуты семь я уселся на кресло, похожее на то, в котором приземлялся Гагарин. Мой взгляд остановился на прикреплённом к стене самодельном венке. Где-то здесь несколько дней назад погиб Жан. Мы не были друзьями, однако, смерть каждого коллеги напоминает, что время имеет власть отнимать жизни людей, даже если они научились двигаться против потока. Таким был Жан. Таким казался себе и я… Правда, каков ты на самом деле – покажет это самое время.

Перед стеклянной стеной, отделяющей предстартовый отсек от операторской стояли Жерар Бредшо, Поль Лейман, Наталья Ключевская и ещё несколько человек. От этого эксперимента каждый из них ждал чего-то своего, но волновались все. И только непроницаемое лицо агента европола надёжно скрывало владевшие Полем эмоции.

– Начинаю обратный отсчёт, – буднично произнёс репродуктор. – Пятнадцать секунд до запуска. Четырнадцать. Тринадцать...

Когда запуск проходил в Москве, в этот момент оператор обязательно добавлял: "Удачи тебе Лёша". Но Лион – это не Москва.

– Одиннадцать. Десять. Девять...

– Остановите запуск!

Чей-то властный голос растёкся по институту, предвещая собой если не срыв, то, по крайней мере, приостановку эксперимента. А через секунду в дверях объявился и обладатель этого весьма внушительного баритона, Армен Петрович Григорян собственной персоной.

– Кто разрешил вам врываться в помещение во время проведения эксперимента, мать вашу! – не осталась безучастной к его появлению Ключевская. – Здесь серьёзный государственный институт! Если вы у себя в Армении привыкли входить в научные учреждения, открыв дверь, что называется "с ноги", то здесь вам не Армения!

– Вы находитесь на территории суверенного государства Франция, – напомнил Армену Петровичу Жерар Бредшо. – И своим появлением вы срываете проведение научного эксперимента, в которое этим государством вложены немалые средства.

– Остановите запуск, вы не понимаете, что делаете! – Армен Петрович был предельно взвинчен, однако для своих восьмидесяти четырёх лет совсем неплохо выглядел.

– Продолжайте обратный отсчёт, – обратился к оператору Жерар.

– Восемь. Семь...

– Вы должны остановить эксперимент!!! Погибнут люди!

Маленькая искра короткого замыкания мелькнула на пульте оператора, однако, всё внимание было обращено на возникшую перепалку.

– Шесть. Пять. Четыре...

– Остановите эксперимент!

– Будет большой дипломатический скандал!

– Три. Два...

Искра на пульте изящно превратилась в небольшой фонтан пламени.

– Погибнут люди!

– А пошёл бы ты, старый пень, в задницу!

– Пожар! Горим!

– Остановите эксперимент!

– Это всё из-за тебя!

– Один. Ноль...

Мощный электрический потенциал лишил меня возможности присутствовать на дальнейших дебатах светил мировой науки. Я потерял сознание.

Теплые морские волны ласково касались моих ног. Я отчётливо помнил произошедшее несколькими минутами ранее в лаборатории, но оно казалось каким-то неестественно-неправильным, постепенно уходящим на задворки сознания. Я вышел на берег. Я не был в прошлом, я не был в теле Наполеона, я был собой, во всяком случае, мои наручные электронные часы исправно показывали время. Я оглянулся на море. Судя по всему, это была бухта Жуан, та сама, на берегу которой 1 марта 1815 года высадился Наполеон, ознаменовав начало легендарных ста дней. Ста дней, которым было суждено навсегда войти в историю Франции. Сто дней, которые могли изменить этот мир, сделать его лучше, чище... Именно с того времени планета погрязла в пучину мировых войн и революций, многократно умывшись в крови. И внутри у меня появилась уверенность, что всё это возможно изменить. Находясь меж двух времён, я мог сделать то, что не удалось в своё время Бонапарту, и пусть прошлое неизменно, зато я мог изменить будущее, провести его по другому пути. По правильному пути...

Несколько человек в потрёпанной, но всё ещё аккуратной форме подошли ко мне... Это было не так, как два с половиной века назад, когда Наполеон привёз с собой более тысячи гвардейцев... Я был один... и эти шесть человек. Когда-то они были моими друзьями. Я не знал их, и в то же время знал. Пытаясь примириться с раздвоением личности, я повернулся к каждому из друзей, поочерёдно заключив их в свои могучие объятья. Именно эти люди были той силой, которая помогла бы мне, в конечном итоге, вернуть этот мир в исходное состояние. Именно в этих людях заключалось спасение мира, и они были со мной, и они были для меня важнее всего на этом свете.

– Приветствуем, император! – произнёс Камбронн, мой старый боевой товарищ. – Мы рады видеть Вас на французской земле.

Слова застыли в моём горле, но я, справившись с эмоциями, произнёс:

– Наша победа пойдёт семимильными шагами, наши орлы полетят от колокольни к колокольне до самых башен Нотр-Дама, Собора Парижской Богоматери.

Это было не помпезным популистским лозунгом, способным произвести впечатление на толпу, а искренним обращением к друзьям, прошедшим со мной огонь и воду. К тем друзьям, которые верили в мою победу больше меня самого и были готовы пойти за мной до самого конца, даже если наш путь приведёт на плаху.

Идущий по берегу крестьянин, заметив нас, приветственно замахал руками.

– Ну что я говорил? – произнёс я. – Вот и первое подкрепление.

В этот же день наш отряд двинулся в сторону Парижа. Европу ожидали грандиозные перемены.

Сидя на привале за чашкой горячего чая, я в сотый раз возвращался мыслями к происходящим со мной событиям. Где я и когда – этот вопрос мучил меня уже много часов. Момента перехода я не почувствовал, к тому же здесь присутствовали вещи, явно не имевшие места в прошлом. Например, мои электронные часы китайского производства, или же газовая зажигалка одного из примкнувших к нашему отряду крестьян. К тому же, я мог бы поклясться, что несколько часов назад где-то за горизонтом пролетел вертолёт. Но сопровождавшие меня люди были твёрдо уверены, что мы находимся в начале девятнадцатого века. Да и мундиры, в которые были облачены некоторые из моих спутников, хотя и казались довольно изношенными, однако совсем не походили на музейные экспонаты.

Что же произошло в те минуты, когда в предстартовом отсеке возник пожар? А ведь не так уж и неправ был Григорян, ожидая чего-то катастрофического. Вот только, несмотря на всю неожиданность и абсурдность сложившейся ситуации я не видел ничего плохого в том, что случилось. Прошлое словно давало будущему ещё один шанс. И этого шанса я не имел права упустить.

К началу второй половины XXI века весь мир сидел, словно на пороховой бочке. Противостояние богатого коммунистического Китая и обнищавшего капиталистического Евросоюза слишком затянулось, угрожая перерасти в последнюю мировую войну. И на стыке двух сверхдержав примостилась социалистическая Россия, как обычно пытаясь совместить несовместимое – восточный и западный пути развития. Россия, оказавшаяся между двух огней.

После падения США глобальный кризис потряс весь цивилизованный мир. И только страны с плановой системой управления, где доля государства в экономике была традиционно высока, смогли достойно его перенести. Китай, Индия, Куба – они неожиданно обрели мировое господство. Противовесом им стал Евросоюз, хоть и значительно утративший свои позиции, но ещё державшийся на плаву. Евросоюз, который медленно, но верно проигрывал холодную войну Китаю. Евросоюз, обладавший значительным количеством ядерного оружия.

И вот сейчас, на стыке двух времён, у меня появился шанс. В начале XIX века бесподобный Наполеон Бонапарт сумел объединить под своей властью всю Европу. Мне предстояло повторить его подвиг. С одним существенным отличием. Россия и Китай в этой заварушке будут на моей стороне.

Я посмотрел на стремительно темнеющее небо. Мы – люди, и мы ответственны перед небесами за наше настоящее и наше будущее. И ничего тут уже не поделаешь. Перед каждым из нас однажды возникает свой выбор. Судьба предлагает человеку стать Наполеоном или остаться просто обывателем. И первое не намного труднее второго, просто надо решиться быть не таким, как остальные. Можно попытаться отложить выбор, сначала закончить университет, получить специальность, найти своё место в жизни... И многим это удаётся. Вот только Наполеона из этого человека уже не выйдет. Потому что для Наполеонов в этом мире нет места. Их место там, в небе, среди множества звёзд. Ими любуются, на них равняются, вот только понять их не может никто. Потому что место обывателя – в пыли на земле. И вся история этой планеты взращивала в нас обывателей, на корню выпалывая из человечества дух Наполеонов.

Утром мы увидели ожидавшие нас войска. Длинным строем они вытянулись перекрывая собой единственный мост, ведущий к Греноблю. У них была артиллерия, у них были гусары. Моя маленькая армия не имела против этих превосходно обученных полков никаких шансов...

Надо сказать, в институте времени историю не просто изучают, её знают, ею живут. Пример бескровной битвы у Гренобля был одним из самых моих любимых. Наполеон, находясь в этом положении, просто приказал солдатам взять ружья в левую руку, направить их стволами в землю и с открытой грудью идти на врага. В результате, вражеские полки присоединились к армии Наполеона без единого выстрела. А потом на их сторону перешел и гарнизон Гренобля. После чего император Наполеон Бонапарт двинулся на Париж...

Но у каждой медали есть ещё и обратная сторона. Я далеко не Наполеон. И не сделав какой-нибудь мелочи, я вполне вместо восторженных объятий перешедшей на мою сторону армии мог получить и пулю в сердце. О том, что передо мной стоит совсем не та армия, что выступала против Наполеона, я старался не думать. Прошлое затягивало, пытаясь собой подменить наше безнадежное будущее. И я балансировал на самой грани между двумя временами с ловкостью опытного канатоходца, поминутно рискуя свалиться в бездонную пропасть.

Итак, будем вспоминать школьный курс психологии. В институте времени прикладная психология была не в чести, и обусловлено это было невозможностью двустороннего контакта оператора с прошлым. И теперь, когда он состоялся, я чувствовал себя раздетым.

Во-первых, ни один солдат ни одной армии мира добровольно не оставит оружие – это обозначает сдачу в плен. А к предателям на всех войнах относятся одинаково. Их презирают. Во-вторых, если солдат видит вооруженного противника, он начнёт стрельбу. Чисто рефлекторно, потому только, что его так научили. А в-третьих...

Решение пришло само собой. Я пойду туда один. Без всяких провожатых. Безоружный. Главнокомандующий может позволить себе не носить оружия. Главнокомандующий не должен бояться своих солдат. А то, что целящиеся в меня солдаты станут частью моей армии, я не сомневался. В противном случае у меня просто не было шансов.

Первый шаг дался мне с большим трудом. Руки предательски дрожали, неверной поступью я приближался к мосту и вражеской армии, поминутно ожидая выстрела. Над полем нависла удушающая тишина – не слышно было ни лязга, ни свойственного любой армии шума, ни даже тихого шепота. Шаг за шагом я приближался к строю. Теперь я видел глаза солдат, и в этих них читалось недоумение. А потом раздались выстрелы. Находясь в полуобморочном состоянии, я не сразу понял, в чём дело. Войска салютом приветствовали своего императора.

Вечером мы подошли к Греноблю. По всем канонам воинского искусства сейчас следовало разбить около города лагерь, а с первыми петухами начать штурм. Но воинское искусство я знал плохо, а историю хорошо. И поэтому, вместо того чтобы начать подготовку к штурму, просто подошёл к городским воротам и громко постучал. Какое-то время ничего не происходило, а потом створки стали медленно разъезжаться. Гренобль признал своего императора.

Я не сомневался, что ворота откроют. Для горожан я оставался императором. Для солдат – командиром. В городе просто не должно быть ни одного человека, недовольного моим появлением.

И тут меня ожидало сразу два сюрприза. Первый – равнодушные лица горожан. Лица, характерные для пресытившихся флегматичных людей двадцать первого века, и совершенно несвойственные веку девятнадцатому. Складывалось впечатление, что судьбы Франции и всего мира этих людей совершенно не трогали.

А вторым сюрпризом для меня оказалась личность человека, открывавшего передо мной ворота. Передо мной стоял мой "ангел-хранитель", Поль Лейман.

– Поль? – я упёрся взглядом в переносицу европоловца.

– Я тоже рад видеть тебя, Алекс, – Поль не отвёл взгляда.

– Улавливаешь символизм момента? Ты, европоловец, распахиваешь передо мной двери города, после которого остановить меня будет уже чертовски трудно...

– Нет, не улавливаю, – ответил Поль.

– Это первый город на пути к справедливости. На пути к прогрессу. На пути к светлому будущему, в конце-то концов.

– Банально, Алекс, – на лице европоловца мелькнуло подобие улыбки.

– Да не в словах дело! В действии. Сейчас у нас есть шанс сделать жизнь лучше. Для каждого человека. Тебе знаком такой термин, как "положительная сумма"? Это когда все выигрывают, и никто ничего не теряет!

Европоловец молча улыбался, и я махнул рукой.

Поль смотрел на меня непроницаемым взглядом, от которого по шее блуждал непонятный холодок.

– Как ты думаешь, какой сейчас век? – спросил я, пытаясь понять его, вникнуть в глубь заиндевевшей души европоловца. В том, что он выскажет свою версию, я не сомневался. Европол в середине двадцать первого века готовят очень тщательно, и если Поль курирует институт времени, то про темпоральные совмещения он должен знать почти столько же, сколько и я.

– Двадцать первый, – ни на минуту не задумавшись, ответил Поль.

– Почему ты так считаешь?

– Положение звёзд на небе осталось неизменным, – лаконично пояснил европоловец.

– Два с половиной столетия – не такой уж и большой срок, чтобы положение звёзд кардинально изменилось.

– Кардинально – да. Но некоторые изменения есть. Я изучал звёздные карты того периода и могу с уверенностью заявить – у нас над головой звёздное небо середины двадцать первого века.

– И что это может значить?

– Ты спрашиваешь об этом у меня?

– Я интересуюсь твоим мнением.

– Что кому-то очень сильно захотелось переписать историю.

– А откуда тогда взялось всё это безумие, – я обвёл руками вокруг.

– Полагаю из прошлого, – Поль был как всегда невозмутим. – А, может, от той самой машины, которую повредил наш друг из Армении.

– Как же ты, европоловец, допустил его появление в том зале?

– К каждому сумасшедшему профессору личного телохранителя не приставишь.

– Эт' точно, – хмыкнул я. – Хотя... К каждому профессиональному хрононавту европол всё-таки умудряется приставить своего агента.

– Сумасшедшие профессора обычно экономическим шпионажем не промышляют.

Я изобразил на лице оскорблённую невинность.

– Это ты про кого? Российские хрононавты – самые честные хрононавты в мире.

– А ещё все они давно уже были бы подпольными миллиардерами, если бы не кремль не забирал у них львиную долю дохода.

– Знаете, агент Лейман, мне кажется, дальнейший разговор теряет всякий смысл, – сухо сказал я. – Я патриот своей страны.

– Вот-вот, а я – своей, – просто ответил Поль.

Он стоял прямо на площади, и вокруг него уже начинала собираться толпа.

– Не верьте тому, что вы видите вокруг себя – ваши глаза лгут! Не верьте тому, что, как вам кажется, хранят ваши воспоминания – память обманчива. Мне жалко вас – нахлебавшихся солёной воды из бездонного океана времени. Время безжалостно – оно проглотит вас, и вы окажетесь зажаты между смертью и безумием.

– Что нам делать, мудрый человек?

– Пытаться ПОНЯТЬ и ВСПОМНИТЬ. Вспомнить себя, какими вы были, позволить прорваться воспоминаниям, зажатым, стиснутым в глубине предрассветных снов.

– Тебя послал Император?

– Ваш император – самозванец. Он, нацепив корону, отправился в странствие на утлой ладье по океану ваших снов. Рано или поздно его ожидает крушение – время коротко и жестоко.

Я наблюдал за площадью, пытаясь скрыть улыбку.

– Что с нами творится?

– Вы стали жертвой эксперимента, способного опрокинуть род людской в хаос. Вы спрoсите меня, что же нам делать? Спрoсите, спрoсите!!! Рано или поздно настанет день, когда вы всерьёз об этом задумаетесь, и я молю небеса о том, чтобы этот день не наступил слишком поздно. Вы должны стать собой. Время – ничто, оно создано для людей, каждый человек – властелин времени. Русская свинарка и кучка авантюристов, один из которых называет себя вашим императором, сломали привычный ход времени, отняли у вас ваши воспоминания, любовь и ненависть, всё то, что делает каждого из нас человеком. Но даже они не в силах украсть вашу душу! Останьтесь собой, и время упадёт к вашим ногам! Не верьте самозванцам – останьтесь собой, и все, что вы утратили – вернётся.

– Пророк, как твоё имя? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Его имя Армен Григорян, – сказал я, и взгляды всех горожан оказались прикованы ко мне. – Он эгоист и шарлатан, мечтающий только о том, чтобы погубить этот мир. Вяжите его!

Взоры толпы обратились на то место, где только что стоял Григорян, но Армена Петровича там уже не было.

– Он говорил так убедительно, – вздохнул кто-то.

– Ложь часто бывает убедительна – правда практически всегда кажется странной, – ответил я. – Приходите на эту площадь в два часа дня – я расскажу вам о предназначении Франции. Я расскажу вам о силах, которые управляют этим миром. Я расскажу вам о том, что ожидает этот город, эту страну, всех нас. Я расскажу о будущем, и это будущее будет принадлежать вашим детям...

Мои слова утонули в овациях. "Им-пе-ра-тор" – кричала толпа, эти простые люди, которые доверили мне свои жизни. Мой народ.

Ещё одно преимущество образования хрононавта – знание языков. Не только современных диалектов, но и тех, которыми пользовались на протяжении веков. Все мы – жуткие полиглоты, языки нам вдалбливаются буквально в подкорку: с использованием гипноза, виртуальных собеседников, метода ассоциаций.

Когда хрононавт устанавливает контакт с разумом носителя, он воспринимает напрямую его мысли, на какое-то время утрачивая себя. И любой язык, известный носителю, во время контакта становится понятен и хрононавту. А все языки, которые знает хрононавт, на это время благополучно забываются. Казалось бы, время само позаботилось о нашем комфорте, и знание языков здесь совершенно бессмысленно. Вот только есть такая штука, как зрительная память.

Однажды легендарный профессор Юрченко оказался в Хорезмском Эмирате. А в руки его носителя попал бесценный свиток, написанный на арамейском. Носитель языка не знал, Юрченко – не помнил. Однако, в тот момент, когда контакт был прерван, знание арамейского вернулось к профессору, а зрительная память позволила восстановить фрагмент древнейшего списка книги Иова. С тех пор хрононавты во всём мире добросовестно зубрят древние диалекты, хотя тех, кому это действительно пригодилось, можно пересчитать по пальцам.

И вот настал момент, когда знание языков сослужило мне добрую службу. Мы с Полем нашли на окраине города кабачок с длинным перечнем итальянских вин, и я сделал заказ на безупречном итальянском девятнадцатого века, абсолютно лишённом свойственного Бонапарту корсиканского акцента.

– Знаешь, Алекс, я должен предостеречь тебя, – сказал Поль, после того как показалось дно первого кувшина.

– Я внимательно слушаю тебя, Поль.

– Этот мир катится в пропасть, Алекс.

– Это плохой мир, Поль, – я попытался заглянуть в глаза европоловца. – Мы построим лучший мир. Мир, в котором все будут счастливы.

– Вот именно от этого я хотел тебя предостеречь, Алекс. Я разговаривал с Григоряном.

– С этим старым бурундуком? – фыркнул я. – И что он тебе наговорил? Что эксперимент губителен для всей вселенной?

– Вселенной начхать на твои потуги, Алекс. Всё равно всё вернётся в равновесную точку. Вот только неизвестно, останется ли в этой точке место для человечества. Алекс, пойми, против тебя играет само время. Пойми и остановись. Всё это безумие завязано на тебя. Нынешнее состояние пространства-времени вызвано экспериментом, в результате которого возникла прочная связь между представителями двух эпох. Алексом и Наполеоном. И прошлое пытается посредством этой связи выползти в настоящее. Алекс, разорви эту связь! Тебе достаточно просто решить для себя, что ты не хочешь быть Наполеоном, и последует откат. Мы вернёмся в институт времени в Лионе, всё будет по-старому.

– А если я не хочу? – я пристально посмотрел на Поля. – Если я не хочу, чтобы всё было по-старому, что тогда? Ты когда-нибудь жил в России? Ты понимаешь, что такое Россия?

– Буферное государство между Европой и Китаем? – Поль спрятал глаза.

– Россия – это состояние души, – назидательно произнёс я, одновременно показывая официанту, что у нас кончилось вино. – Россия – это...

– Извини, Алекс, я слышал это миллион раз, – прервал меня Поль. – Почему вас, русских так тянет поплакаться в жилетку? Может, наконец, скажешь что-нибудь по существу?

– По существу, говоришь? В мире всегда существовало два полюса. Германия – Антанта. США – СССР. Евросоюз – Китай. И они, как большие жернова, перемалывали человеческие жизни. Не один миллиард человеческих жизней. Я хочу это остановить, Поль.

– Алекс, очнись, сейчас двадцать первый век, а не девятнадцатый. Всё что ты видишь вокруг себя – один сплошной фарс, выкрутасы времени. Выйди на улицу и загляни людям в глаза. Ты увидишь глаза людей двадцать первого века. Равнодушные. Пустые.

– Какая разница: восемнадцатый век или двадцать первый? Я собираюсь остановить то безумие, которое висит над планетой. Я хочу, чтобы люди просыпались по утрам, не думая, что им на головы могут посыпаться крылатые ракеты. Отныне у мира будет только один полюс, Поль. Правильный полюс.

– Эти люди не пойдут за тобой, Алекс, – произнёс Поль. – Не пойдут.

Я взглянул на часы и улыбнулся.

– Они пойдут за Наполеоном Бонапартом. Время даёт мне этот шанс. Время играет на моей стороне, Поль. И через два с половиной часа ты это увидишь.

Я сидел на мостовой и считал пролетавших над городом ворон. Яркое весеннее солнце освещало совершенно пустую площадь. В три часа не пришёл ни один человек. Ни один!

Чья-то тень упала на меня. Я поднял голову. Передо мной стоял Поль.

– Почему? Почему они не пришли?

– Всё очень просто, – ответил Поль. – Они приходили сюда три часа назад. В два часа дня. А сейчас уже шестой час. Твои часы показывают время по Москве, а в Гренобле принято немного другое время.

– Значит, они ещё придут? – спросил Поля я. И услышал в собственном голосе надежду.

– Нет, они больше не придут, – просто ответил Поль. – Достаточно один раз оказаться лжецом в глазах толпы, и твой авторитет растает, как утренний туман.

– У меня есть ещё попытка. И даже не одна. Во Франции много городов. Завтра я буду в Лионе. А потом меня ждёт Париж.

– Извини, Алекс, завтра ты не будешь в Лионе. Ты арестован.

– Вот даже как? – я изобразил подобие улыбки. – А как ты представляешь себе конвоирование императора из города, занятого его войсками? Или... Если я умру, всё вернётся в прежнее русло, да?

– Нет, твоя смерть ничего не изменит. Погибшие в разгаре славы герои становятся легендой. Знаменем. С их именем на устах совершаются большие деяния, чем ими самими при жизни, – Поль достал откуда-то наручники и нацепил их на мои запястья. – Всё гораздо проще. Тут осталось кое-что со времён инквизиции. Колодец, в который медленно-медленно прибывает вода. Дыба. Железная дева. Есть ещё кое-какие штучки, способные изменить твоё мнение о смысле жизни. А для того, чтобы избежать пыток тебе достаточно будет сказать всего три слова. "Я не Наполеон". И ты окажешься в институте времени.

– Поль, давай поделим с тобой этот мир пополам? Я предлагаю тебе половину Земли. Отпусти меня сейчас, просто ничего не делай, и я выполню своё обещание. Ты будешь самым великим человеком в истории. Согласен?

– Извини, Алекс, я давал присягу. Идём, дыба ждёт тебя.

Я посмотрел в ледяные глаза европоловца и понял, что он не шутит.

– Чёрт возьми, – выругался я. – Я не Наполеон.

Мы сидели с профессором Григоряном в Московском институте времени и пили армянский коньяк.

– Ты хоть понимаешь, какую катастрофу мог спровоцировать? – Армен Петрович залпом выпил очередную рюмку. – Понимаешь?

– Теперь понимаю. Но там мне казалось, что всё в моих руках. И если бы не Лейман...

– Знаешь, почему Наполеон не смог покорить весь мир? – спросил вдруг меня Григорян.

– Почему?

– Потому что нашлись люди, верные Франции. Люди, которые смогли увидеть возможные последствия завоеваний Наполеона и остановить его.

– Имеется в виду разрыв отношений с Россией? – спросил я.

– И ещё многое другое, – Григорян саркастически усмехнулся. – К тому же против тебя играло само время.

– Вы говорите так, словно время разумно.

– Оно разумно.

– Приведите хотя бы одно доказательство, – я лениво посмотрел на профессора. Когда Григоряна начинает нести, мне становится как-то не по себе.

– Ты опоздал на встречу с жителями Гренобля потому, что твои часы на три часа отставали, – Армен Петрович поставил рюмку и встал из-за стола.

– Ну да, – улыбнулся я. – Они показывали московское время. Поясная разница составляет три часа.

– Часы, идущие по московскому времени во Франции должны на три часа спешить.

Григорян вышел из комнаты, а я ещё долго сидел за столом с открытым ртом.